На том берегу
Шрифт:
Что Николай Шатов великий чемпион знала вся страна (в 1937 году он стал победителем на III Всемирной рабочей Олимпиаде в Антверпене), а вот о том, что фарфоровый барельеф штангиста, украшавший открывшуюся три года назад станцию метро «Динамо» лепился с именно с Шатова, знали немногие. Стёпка – лишь потому, что Толик Бичёвкин, его приятель по ФЗУ, жил в одном доме с прославленным штангистом.
В спортклубе, где занимался Стёпка, был он на хорошем счету, его хвалили, предрекали отличное будущее. Но карты спутала война… И поэтому тоже он должен был попасть на фронт
…Не спалось. Стёпка ворочался с боку на бок, и вдруг великолепная идея пришла ему в голову! Он чуть не закричал от радости, однако вовремя спохватился, чем сохранил и без
того недолгий сон мамы, а заодно и младшей сестрёнки. На следующий день он, в соответствии со своим планом, отправился в милицию.
– Я… это…– сказал он, не глядя на сидевшего за столом капитана. – Я паспорт потерял…
– Сколько тебе лет? – спросил капитан, поднимая на него усталый взгляд.
– Восемнадцать…
Капитан ничего проверять не стал, поверил на слово, и Стёпка получил временный паспорт. Радости его предела не было. Теперь бы в военкомате не нарваться на того лысоватого майора. Повезло и тут, на его месте сидел другой майор, моложавее прежнего. Он выслушал Стёпку, полистал какую-то тетрадку и спросил:
– В пулемётно-миномётное училище пойдёшь? Как раз набор начался.
– Пойду! – воскликнул счастливый Стёпка.
Майор объяснил, куда и когда ему надо приходить. И Стёпка пулей выскочил из кабинета, точно опасался, что майор что-то заподозрит и объявит как тот, его предшественник, что ему, мол, ещё надо подрасти.
Удачей своей он похвастал перед дружками по ФЗУ. Те чуть от зависти не лопнули: как удалось-то? На фронт хотели все, но ведь не брали до срока! Стёпка великодушно поделился хитрой придумкой. А потом и матери сказал, не мог же он тайком от неё сбежать. Она удивилась:
– Как же это так, тебе же нет восемнадцати?
Стёпка объяснил. А зря. Мать взяла паспорт сына и отправилась сначала в милицию, а потом в военкомат.
Стёпка смирился с неудачей, но от намерения своего не отказался. Всё равно попаду на фронт, был уверен, и – скоро.
Генуг! Генуг!
Таня Мещерякова училась на втором курсе Полиграфического института, когда началась война. Выяснив, где может она быть наиболее полезной в это трудное время, Таня поступила в госпиталь Бурденко, предварительно месяц, отучившись на курсах медицинских дружинников.
Забот выпало на её долю, как и на долю других девчат, столько, что порой от усталости Таня ног под собой не чуяла. Иной раз даже домой после смены не шла, притулиться где-то в уголке укромном, и пускай хоть пушки над ухом палят!
А работа у дружинниц была тяжёлая. Убирать за лежачими ранеными, подавать им горшки, кормить тех, кто сам не в состоянии был держать ложку… Неблагодарная работа, «чёрненькая», что и говорить.
По дому Таня скучала и бегала к маме с папой при первом удобном случае. Особенно когда один эшелон раненых бойцов уже успели разместить, а следующий был ещё только на подходе. А чуть свет, опять возвращалась в госпиталь.
В декабре сорок первого, когда фашистам дали прикурить под Москвой, в госпитале появились раненые пленные, немцы и румыны. Разместили их, конечно, отдельно от наших бойцов, а медперсонал был один на всех. И дружинницы – тоже…
Вот этого-то безотказная, самоотверженная труженица Таня стерпеть никак не могла. Как же это она, комсомолка, станет ухаживать за врагами? Да ни за что на свете! Вчера только от ранения в живот умер молоденький парнишка-сибиряк. Может, кто-то из этих румын или немцев убил его, а она за ними ухаживать должна?!
Таня готова была сутками не отходить от наших раненых бойцов, всю кровь им отдать до капельки, если потребуется, а врагов стрелять надо, а не лечить! И никто не мог её переубедить, ни старшая медсестра, ни начальник отделения. И только вмешательство главврача, пожилого, мудрого человека, заставило Таню до некоторой степени пересмотреть своё отношение к пленным
Таня стала раздавать им еду. Однако при этом на них старалась не глядеть. Не потому, что боялась увидеть страшные раны или обмороженные лица – ей уже доводилось видеть и не такое. Просто они вызывали в душе молодой девушки острое отвращение, словно перед нею не люди, а какие-то склизкие, мерзко пахнущие существа…
Пленные же были по большей части молчаливы, на лицах некоторых из них, особенно немцев, было написано удивление, точно они до конца ещё не могли поверить в то, что они в плену у русских, а не на тёплых квартирах в поверженном Кремле, как обещал им фюрер.
…Таня с брезгливым выражением хорошенького личика, разливала в стаканы чай, глядя поверх голов сидевших за столом фашистов.
– Генуг! Генуг! – услышала она и грозно посмотрела на того, кто посмел произнести эти непонятные слова.
Немец с перебинтованной головой и голубыми глазами жестом показывал, что Таня перелила кипяток через край стакана. Таня отодвинула стаканы, достала из кармана халата тряпочку и смахнула лужицу со стола на пол.
Позже она узнала, что слово это – «генуг» – означает: хватит, довольно. И когда потом слышала его, мысленно отвечала ненавистным фашистам: нет, ещё не хватит, вы ещё узнаете, что такое «генуг»!
Главная роль
Сашка Куликовский был из тех, кого принято называть душой компании. Даже если в компании этой оказывался впервые и толком никого не знал. Но несколько острых словечек, сказанных во время, весёлая шутка, к месту рассказанный анекдот и вот уже взоры всех присутствующих устремлены на Сашку. А смешил он не только словами, но и богатой мимикой, жестами, иной раз красноречивой позой. Девушки обожали его и зачастую предпочитали писаным красавцам, случавшимся в той же компании.