На три сантиметра взрослее
Шрифт:
ВАРИАЦИИ НА ЖГУЧУЮ ТЕМУ
Мне нужна возлюбленная.
Светлая и тоненькая,
В платье развевающемся…
ПОЛЬ ЭЛЮАР
Если вы живете в нашем городе, вы обязательно видели меня: я тот, который ходит с авоськой. Я такой один: все остальные ходят с девочками. Они назначают им свидания, простаивают с ними часами у парадного и говорят о чем-то таком, о чем полагается
Я, как видите, исключение, и это меня угнетает. И если уж я по каким-то таинственным причинам не могу обзавестись девочкой, то от авоськи, казалось бы, избавиться ничего не стоит. Тогда бы я просто ходил по улице, хоть и без девочки, но и без авоськи — в моем положении и это было бы достижением. Но избавиться от авоськи мне не позволят. Скоро вы поймете почему.
Авоська эта зеленого цвета, довольно вместительная: как-то я тащил в ней восемнадцать бутылок минеральной воды.
Перед тем как отправить меня в очередной рейс, мама готовит на кухне пакеты. В это время она обычно рассказывает о Славике, сыне сослуживицы. Этот Славик в маминых историях все делает без напоминания: увидит, что пол на кухне грязный, — вымоет, увидит, что в ведре полно мусора, — вынесет.
Мы начинаем наполнять авоську, сначала засовываем пакет с апельсинами — это для Шуры, потом со свиными ножками — это для Нюси, сверху мы кладем еще один пакет со свиными ножками — это наш, его надо пристроить в Нюсин холодильник. Я встряхиваю авоську, чтобы пакеты разместились как следует, и направляюсь к двери.
— А я-то думала, — говорит мама, — что ты догадаешься вынести мусор.
Я откладываю авоську и иду выносить мусор.
Потом я ухожу со своей авоськой.
Меня здесь знает каждый воробей из той компании, что посещает кормушку напротив наших окон. Хлеб и пшено в кормушку подсыпает старушка лет ста восьмидесяти. Она меня тоже знает. Стоит мне показаться — и старушка начинает пялиться на меня из окна. На маму и Улановского она тоже пялится. Как-то мама сказала: «У этой старушки не очки, а прибор для наблюдения».
Недавно старушка заговорила:
— А ты все ходишь? И что ты носишь в этой авоське?
— Все, что выбрасывают, — ответил я, — апельсины, свиные ножки…
Иногда я встречаю женщину с кошелкой.
— А ты все с авоськой? — спрашивает женщина.
— Угу, — отвечаю я. — А вы все с кошелкой?
Женщина эта любит поговорить о нашей семье. Она ставит кошелку на тротуар и начинает рассказывать, как видела недавно нас в парке — меня, маму и Улановского. Мы ели мороженое, и сразу было понятно, какая мы чудесная, дружная семья. Ведь не всегда же так получается: мы все любим друг друга, хоть отец у меня и не родной. Когда-нибудь я спрошу эту женщину, почему ее так интересует наша семья. Может, она нам родственница, а мы об этом не знаем?
Я иду дальше. Постепенно я перестаю замечать мужчин, стариков и старух, детей: я вижу только девочек. Можно подумать, что в городе только они и живут. И я один среди них — с авоськой. Моя авоська их чем-то привлекает, от авоськи их взгляд прыгает вверх и останавливается на моем лице. Они меня узнают: опять этот с авоськой. Интересно, что он в ней носит? Что? Кур второй категории, диетические яйца, ободранных кроликов, лук репчатый (пятьдесят копеек кило, зимой придется по рублю платить); Юра, купи побольше, вот тебе еще авоська, и Юра стоит в очереди и шныряет глазами, не выбросят ли еще чего-нибудь, — наш район напихан торговыми точками; так я поддерживаю хорошие семейные традиции, я уже до того дошел, что пробую капусту в магазине, я уже специалист по кислой капусте, на рынке женщины предлагают мне пробовать сметану с пальца, но до этого я пока еще не докатился.
На улице, где живет мой названый, я встречаю двух девочек из нашей школы — как назло! Как будто они меня подкарауливают, две насмешницы, довольно хорошенькие. Они рассматривают авоську, переводят взгляд на мое лицо — похоже, сравнивают с авоськой. Кажется, я краснею, начинаю торопиться — спешу! Я придаю глазам выражение: меня, мол, и самого это смешит, но это слабая защита — вслед мне раздается смех.
— Ты поняла, как надо заботиться о питании?
— Милка, пошли домой: мне что-то есть захотелось.
Я прихожу к Нюсе.
Нюся хорошо к нам относится, но она считает, что не все в нашей семье так, как должно быть: мама плохая хозяйка, мы не ценим Улановского, вернее, недостаточно его ценим. Я не знаю, чем она измеряет — достаточно или недостаточно, но мерка у нее какая-то есть, это точно. Иногда Нюсе хочется нас подправить. С мамой она говорить не рискнет — выслушивать приходится мне.
Я вытаскиваю из авоськи два пакета со свиными ножками. Нюся один из них разворачивает.
— Ага, хорошо, — говорит она, — мне на работе говорили, что сегодня выбросили свиные ножки.
Нюся кладет оба пакета в холодильник и начинает нас «подправлять».
— И долго вы будете таскать продукты в мой холодильник? Уже давно пора отремонтировать свой. Все ждете, чтоб Улановский сделал.
Ей нетрудно, говорит она, положить наши продукты в холодильник, хотя я уже два раза наносил убыток — ломал ручку холодильника своими «медвежьими руками». Нюсе невозможно не нанести убытка: гости проливают ей вино на платье, мастер из телеателье приводит телевизор в негодность, вместо того чтобы починить; приходит в дом почти незнакомый человек — и после него царапины на паркете; даже Улановский как-то нанес убыток — сел на коробку с елочными игрушками.
— Пожалуйста, таскайте, — говорит Нюся. — Но зачем вам это? Твои родители зарабатывают вместе триста восемьдесят рублей; если бы мы столько зарабатывали, у нас бы уже были «Жигули».
Это намек на то, что мама плохая хозяйка.
Потом Нюся намекает, что мы с мамой не ценим Улановского: таких, как Улановский, на каждом углу не встретишь; Улановский почти ученый — надо это понимать и ценить. Да и не каждый взял бы в жены женщину с ребенком. Правда, некоторые считают, что Улановскому ни за что бы не видеть такой женщины, как мама, если бы мама не оказалась в трудном положении — с ребенком, больная (туберкулез — это не шутки) да еще морально убитая. И это тоже Улановскому ставят в вину: что он не плюнул на все это, а выходил маму и привел наш дом в порядок. А вот теперь говорят, что Улановский хитрый, воспользовался случаем. Нюсе, конечно же, никогда в голову не приходит, что нужно остерегаться мелких мыслей. Наслушаешься ее — и начинает казаться, что, когда люди женятся, они только и думают о том, как бы надуть друг друга. Я улыбаюсь. Нюся спрашивает, что это у меня за улыбочка на лице; она знает одного человека, который вот так же улыбается, а его взяли и заморозили на ста двадцати рублях. Это Нюся говорит о своем муже, замороженном человеке.
— Ты, конечно, не уйдешь, не повидав брата? — продолжает Нюся «подправлять» меня.
Однажды Нюсе пришло в голову перевести моего названого в одну школу, в один класс со мной: «Вместе вам будет лучше». Я понимаю, Нюся опасалась, что мы станем расходовать теплые родственные чувства на посторонних. С тех пор мы видимся с моим названым шесть раз в неделю, но я иду его «повидать», иначе Нюся может обидеться.
Мой названый делает уроки. Тут же, над его душой, стоит замороженный человек и заглядывает в тетрадь.