На три сантиметра взрослее

Левинзон Гавриил Александрович

— А где книжка, которую ты обещал? — спрашивает Славик и подмигивает мне.

— Книжку он завтра принесет, — говорит она и продолжает напевать, теперь я уже разобрал, что это за песенка: «Я тебя могу простить, как будто песню в небо отпустить». — Понятно, — выпаливает она, — знакомиться пришел.

Они со Славиком смеются.

— Она уже начинает зябнуть, — говорит Славик. — Проверь.

Я проверил: подошел и приложил ладонь к ее лбу — так мама проверяет, нет ли у меня жару. Они смеются, но мне не до смеха: у меня руки сами по себе, полная автономия конечностей. И языка: вот я что-то говорю, а Славик и она смеются.

Глаза мои тоже сами по себе: какая это радость видеть такую красоту! Это он правильно сказал: такого мне никто не подбросит. Славик отводит меня в сторону:

— Ну, что я говорил? Убедился? Самая красивая в школе. Она из нашего класса. Я давно ее для тебя присмотрел, да все не получалось: она с одним дружила. А сейчас я выбрал момент: поссорились, он ей что-то обещал и не выполнил. Она этого ужасно не любит, учти. Вот, бери. Может, и ты мне когда-нибудь… Помни: мне пониже ростом. Привет!

Кажется, он в последний момент огорчился, может быть, от мысли, что ростом не вышел и вот должен другим «подбрасывать» такое сокровище.

Она продолжает напевать, покачивая головой и прикрыв глаза.

— Ну-ка, давай ростом смеряемся, — спрыгивает с приступки, становится рядом со мной — она выше. — Учти, я без каблуков.

Она становится на цыпочки и сгребает с подоконника первого этажа снег.

— Пройдемся?

— Иди вперед. — Оказывается, это для того, чтобы запустить в меня снежком. Это повторяется три раза. Потом мы идем рядом. Я замечаю, что делаю руками такие движения, как будто иду строевым шагом.

— Какую ты книжку хотел мне принести?

— А какую ты хотела, чтобы я принес?

— Обещал — приноси! Я не люблю, когда не выполняют! Завтра, хорошо? На этом же месте встретимся.

— Идет, — говорю я. Нет, я не могу поверить, что такая вот красавица назначает мне свидание, сама.

— Знаешь, сейчас в магазине продают гвоздики. Тепличные.

— Гвоздики тоже будут.

— Смотри не забудь.

— Мне надо позвонить. Я присматриваю за ребенком.

— Ну, позвони. — Она опять принимается сгребать снег на выступе фундамента дома.

— Я есть хочу, — говорит Севка.

— Поищи на кухне.

Он ищет чересчур уж долго. Не нужно так бояться: не убежит… Вон сгребает снег. Мы будем с ней ходить в кино. Наконец-то кончилось мое невезение.

— Можно, я шпроты съем?

— Можно, — отвечаю я.

Она меня угощает очередным снежком, попадает за воротник; она подходит и стряхивает снег — аккуратно, расстегивает пуговицу на куртке. Красавица — мало сказать! Это что-то невообразимое!

— В пять часов, — говорит она. — Вот на этом месте… И не забудь про гвоздики.

— Ну что ты!

— Трех штук мне достаточно.

Я тоже начинаю сгребать снег.

— Не вздумай в меня бросать, — говорит она. — Почему ты меня не поцелуешь?

Я целую.

— Так до завтра. Пока! — Убегает. Сколько же мы были вместе? Начинает казаться, что ничего этого не было. Сказка какая-то. Вот так Славик! Не зря он в меня верил. Я вспоминаю о Севке и опять звоню.

— Юра, — спрашивает он, — а шпроты отстирываются?

Я выскакиваю из будки и несусь к остановке трамвая. Но все равно я опаздываю: Шура с мужем дома. Они почему-то смотрят не на запачканную Севкину рубашонку, а в угол. Вот это да! В углу валяется приемник, тут же перевернутый столик. Кто ставит приемник на столик для цветка?!

— А если б на ребенка?

Я ищу глазами Севку: он из угла делает мне какие-то знаки. Шурин муж ставит приемник на стол и включает: трах-тах-тау-тиу-тах! Шура выдергивает вилку из розетки, и всем становится слышно, как Севка мне шепчет:

— Я пятак искал.

Шура подводит итог:

— Никакого чувства ответственности!

Тогда я перехожу в наступление. Я спокойно так спрашиваю:

— А где вы сегодня были?

Шурин муж хватается за отвертку, но тут же ее откладывает, зачем-то переставляет приемник, Шура открывает форточку, садится на диван, встает — во время всей этой суетни они говорят о том, как им не хотелось мне врать: они не такие, как все остальные вруны, они гораздо лучше: «Терпеть не могу обмана! Не знаю, как это получилось!», «Неудобно было тебе правду сказать: мы же так часто тебя просили»…

— Да ладно вам, — говорю я. — Хватит! Я вас прощаю!

Я объявляю, что готов оставаться с Севкой хоть два раза в неделю. Приятно: как будто принял душ.

Я выхожу в коридор и звоню домой. У меня дело, сообщаю я. Поэтому я задержусь, вы не беспокойтесь.

— Какое у тебя дело?

Я молчу.

— Я тебя избавлю от необходимости говорить неправду. — Мама всегда чувствует, когда я собираюсь соврать, правда, раньше это случалось с глазу на глаз, а теперь вот по телефону научилась определять. — Я даю тебе час, даже полтора часа для «твоего дела», но попробуй задержаться хоть на минуту сверх этого.

Чудесные полтора часа! Начинает примораживать: лужицы подергиваются ледяной коркой, снег уже покрыл тротуары и мостовую и продолжает валить, и у каждой снежинки вид азартного гонщика. Славное настроение, и ничто его не может омрачить.

Дома я прошмыгиваю в свою комнату — тихо, чтобы мама не слышала: разговоры мне сейчас ни к чему.

Мне снится город, населенный одними девочками. Сколько их! Вон одна даже на дерево влезла и делает вид, что меня в этом городе нет, все они это изображают, но я же замечаю, как они шушукаются, показывая на меня глазами, — знаем мы их повадки! Я просыпаюсь и припоминаю их всех, красоток из сновидения. А это кто? Да это же она! Неужели это было на самом деле? А как ее зовут? Я даже не спросил, как ее зовут! Неужели сегодня в пять часов я приду к тому месту у телефонной будки и она будет меня ждать? А почему бы и нет? Когда-нибудь это должно же было случиться.

Надо сходить за гвоздиками. Я прошу у мамы трешницу и смотрю при этом в сторону: все-таки сумма. Хорошо, что в нашем доме не принято отказывать. Потом входит Улановский, с него причитается воскресный рубль — так заведено у нас.

— Сегодня ты можешь ему не давать рубль, — говорит мама. — Я только что дала ему три.

Жаль. Ведь нужно же, чтобы был еще резерв: на кино, на сладости, мало ли на что. А у меня, вместе с моими скромными сбережениями, пять рублей сорок копеек.

Я отправляюсь в цветочный магазин — гвоздик нет. Иду в другой — нет. В третьем — тоже нет. Есть еще цветочный базар. Я спешу. На весь базар только один продавец цветов — топчется, на прилавке чемодан, рядом в литровой банке замерзшая гвоздика. Я прошу показать, что там у него в чемодане, он поднимает крышку: чудесные гвоздики, махровые, величиной с розетку, алые и розовые.