На веки вечные. И воздастся вам…
Шрифт:
— Тут ведь дело-то еще в чем… Джексона можно понять. Порядок выступлений предусмотрен следующий. Первая речь — Джексона. Называется «Общий план или заговор» и будет построена на документах, на анализе доказательств и потому займет два-три дня. После речи Джексона его помощники будут зачитывать суду все документы, на которые Джексон будет ссылаться в речи. Это еще несколько дней. Вторая речь — английского обвинителя. Она займет минимум одно полное заседание. Затем будут зачитываться документы. Третья речь — француза. А там Рождество и Новый год. Руденко будет выступать последним, в завершение. Англичане и говорят: зачем откладывать, если Руденко должен будет выступить через
— Оно, конечно, — развел руками Александров, — только попробуй Москве это объясни. И ее тоже можно понять — как же процесс начнется без нас? За что мы кровь проливали?
— Я думаю Москву больше интересуют нежелательные вопросы, — задумчиво сказал Филин. — И давление на Комитет связано именно с ними. Москва хочет исключить возможность провокаций на сей счет.
— Ну, тут многое сделано, еще когда товарищ Руденко был на месте, — с облегчением доложил Покровский. — Окончательно принято общее решение Комитета обвинителей. Обвинители намерены энергично избегать скользких вопросов и не давать возможности подсудимым заниматься дискуссиями или вовлекать суд в дискуссии. В этой связи признали желательным обменяться списком вопросов, которые не должны обсуждаться на суде, с тем, чтобы иметь возможность во время процесса их отводить немедленно.
— Москва об этом уже знает?
— Я сегодня сообщил ей об этом.
В кабинет, постучав, вошел офицер с бланком очередной телеграммы, протянул ее Покровскому. Тот, прочитав, обвел глазами присутствующих.
— Москва не возражает против начала работы трибунала в отсутствие Руденко. Сам он прибудет в Нюрнберг при первой возможности.
— Москва, Москва… — ни к кому не обращаясь, заключил Филин. Его коронную присказку каждый мог понимать по своему разумению.
Оставив Покровского и Зорю решать какие-то свои дела, они вышли с Александровым из кабинета. В коридоре Филин спросил:
— Ты тоже, как и Ребров, считаешь, что Риббентроп ни на какие сюрпризы не способен?
Александров спешить с ответом не стал.
— По тому, как он выглядит сейчас, нет. А что может случиться? Кто его знает… Если на него надавят и надавят хорошо… Вопрос — кто?
— Ну, варианта два. Или американцы, или — свои. Из своих это может сделать только Геринг, который сейчас разыгрывает из себя лидера подсудимых, этакого тюремного фюрера. И ставку он делает на то, чтобы рассорить нас с союзниками. Риббентроп, по своей привычке подчиняться, его слушает, но не до такой степени, чтобы бросаться на амбразуру.
— Пожалуй, — согласился Александров. — Во всяком случае, пока…
— Второй вариант — американцы. Мы не знаем, какую работу они ведут в тюрьме. Вернее, знаем, что ведут, но не знаем, какую именно. Они записывают все разговоры заключенных между собой, когда те думают, что их не слышат. И потом, эти так называемые тюремные психиатры и психоаналитики… На самом деле, они, скорее всего, штатные разведчики, обученные вести доверительные беседы, колоть собеседников, оценивать их моральное состояние, находить их слабые места. Для заключенных они — свет в окошке. Отчеты о беседах в камерах сразу поступают к американским обвинителям и в спецслужбы… Ну и, понятное дело, можно не только слушать, но и давать советы, направлять. И посоветовать, например, поставить вопрос о секретных договоренностях.
Молодой американский врач и психиатр Леон Голденсон наблюдал за психическим состоянием заключенных и главных свидетелей. Все они, по его утверждению, еще вчера паладины дьявола,
Как правило, они не скупились давать информацию, особенно если она отягощала вину других. Себя же самих они представляли совсем не значимыми и невинными.
Голденсон, хороший слушатель и наблюдатель, понимавший даже язык жестов, беседовал с ними на немецком языке. Это были беседы с персонажами «из ледяной вселенной», напишет он позже…
Глава IV
Ты с нами?
В этой полуподвальной пивной в сохранившейся части Нюрнберга, судя по всему, собирались все спекулянты, шлюхи и прочие темные личности города. Дым тут, несмотря на мерзкое пиво, стоял коромыслом. Олаф сунул хозяину несколько долларов, тот услужливо тут же приволок для него из подсобки отдельный столик, три стула и установил в углу. Обмахнув столик полотенцем, он почтительно осведомился, чего подать.
— Настоящее пиво у тебя есть? — поинтересовался Олаф, усевшись спиной к стене так, чтобы видеть весь галдящий зал и входную дверь.
— Есть, для особо почетных гостей, но… — многозначительно протянул хозяин.
— Деньги пусть тебя не волнуют, — бросил Олаф, выкладывая перед собой пачку настоящих американских сигарет.
Парочка размалеванных девиц с жадными глазами сразу стала подбираться поближе к его столику.
— И скажи своим шлюхам, чтобы они меня не беспокоили, — твердо сказал Олаф, глядя в глаза хозяина пивнушки немигающим взглядом.
Тот понимающе кивнул головой и сразу же отмахнулся от девиц, как от мух, полотенцем. Девушки, тяжело вздохнув, с разочарованным видом стали выглядывать других клиентов.
Олаф смотрел на всю эту мерзкую публику и думал, что при Гитлере, тут надо отдать ему должное, этих людей словно и не было. Они то ли не существовали, то ли не высовывались. Суровая имперская плита висела над их головами и грозила раздавить в любой момент без всякой жалости каждого. Теперь эту плиту разнесли орудия и бомбы союзников, и немцы превратились в стадо распущенных и жадных млекопитающих. А может и в голодных, перепуганных овец. Кому что по силам и по душе.
Хозяин поставил перед ним кружку пива, но уходить не спешил — ждал, когда Олаф оценит его качество. Олаф отхлебнул глоток — пиво было настоящее, немецкое.
— Порядок, — кивнул Олаф. — То, что надо… Когда ко мне придут, принесешь еще такого же.
Хозяин по-военному кивнул и удалился. «Этот порядок помнит», подумал Олаф.
В последнее время, благодаря барону, он научился смотреть на происходившее вокруг гораздо спокойнее. Поражение Германии подняло наверх грязную и мутную пену, считал барон, но скоро все уляжется, немцы вспомнят свои извечные национальные добродетели и примутся за работу. Ситуация полной катастрофы и национального унижения, как после Первой мировой войны, когда Германию топтали, поставив на колени, не повторится. Американцы вовсе не стремились превратить Германию в «картофельное поле», потому пришли к выводу, что ее полный крах послужит на пользу только России. Больше того — мощь Германии очень скоро может понадобиться Западу для уравновешивания неимоверной советской мощи. Так что Германия не будет уничтожена, ей дадут подняться, а дальше будет видно. Сегодня никто не может сказать, каким будет новый послевоенный мир, ясно только, что это будет противостояние Запада и Советов. Оно уже идет и с каждым днем набирает силу. И только предстоящий процесс над нацистской верхушкой пока объединяет их…