На Верхней Масловке (сборник)
Шрифт:
– Как ты думаешь, бессмысленно просить здесь абсента?
– Ты с ума сошел. Оставь эту идею... Я читала, что абсент вообще давно запрещен к продаже, в нем обнаружили какие-то галлюциногенные ингридиенты... Поэтому все твои здешние коллеги сходили с ума и черт-те что малевали. А ты дождешься, что какой-нибудь бдительный официант позвонит в полицию.
– Вот и отлично. Что за художник без скандала? Ты читай, читай, как жили настоящие художники, и что они отвечали ханжам на требование сменить носки!...
Я поворошила книгу...
– Боюсь, у него не всегда находилась вторая пара носков:
– «... Я предпринял путешествие пешком, главным образом в Па-де-Кале... Я пустился в дорогу, надеясь, если будет возможно, найти там
– Насчет дождя я с ним согласен полностью...
Нам принесли курицу с картошкой, горячей и рыжей от поджарки. Вокруг было столько едоков картофеля, что замороченному и задерганному официанту и в голову не приходило интересоваться – что там у меня под рукой на столе...
– ...Его здорово подкосила эта история с кузиной, в которую он был так влюблен... – проговорил Борис, принимаясь за курицу. – Даже по его собственным письмам можно представить, что он творил, чтобы добиться своего, и как это выглядело в глазах родственников: он закидывал ее страстными посланиями, врывался в дом, требовал встреч, объяснений, отказывался уйти. Однажды явился и, поняв, что она не хочет к нему выйти, протянул ладонь над горящей свечой и заявил, что не уйдет, пока не запахнет паленым мясом... Все ему казалось, что если объяснить ей – глаза в глаза, – как ему важно, чтоб она ответила взаимностью... Никак не мог понять, что его просто не хотят.
– Да... вообще, складывается впечатление, что он всегда и от всех требовал немедленной правды отношений, а ведь это ужасно, слушай:
«Не могу поверить, Тео, что я в самом деле грубое и наглое чудовище, которое заслуживает изгнания из общества, что Терстех прав, утверждая, будто мне „нельзя разрешить остаться в Гааге“... – я подняла голову от страницы: – Дался ему этот Терстех!
– «Этот Терстех», один из его родственников, висел над ним в те годы, как дамоклов меч. Он был главой голландского филиала фирмы Гупиля, довольно крупной фирмы по продаже произведений искусства. Тео, кстати, в ней проработал всю жизнь.
– А за что, собственно, на него ополчились все эти дядья-кузены? Тут он пишет, что Антон Маубе, художник, тоже дальний их родственник, поначалу хорошо к нему отнесся, давал советы... И вдруг охладел, и при окончательном разрыве сказал: «У вас злобный характер!»?
– Но ты же сама видишь – он был таки тяжелым пассажиром... Подозрительный, вспыльчивый, дикий... Абсолютно асоциальный
– Да, он, видать, не обольщался по поводу своего будущего...
– Это какой период? Гаага, начало восьмидесятых, да? Как раз, когда он подобрал беременную проститутку на улице, да еще с одним ребенком. Ну, кому из родственников это могло понравиться? – Боря вздохнул, искоса бросив взгляд на соседние столики. – Слушай, я что-то забыл – курицу едят руками? А то я измучился... – и встретив мой взгляд, виновато рассмеялся.
Я полистала страницы, забегая вперед...
– Да... вот он пишет об этой женщине... Как ее звали?... Христина, Син...
«Этой зимой я встретил беременную женщину, оставленную человеком, ребенка которого она носила, беременную женщину, которая зимой бродила по улицам, чтобы заработать себе на хлеб – ты понимаешь, каким способом. Я нанял эту женщину, сделал ее своей натурщицей и работал с ней всю зиму;...и, слава Богу, я пока что сумел уберечь и ее самое, и ее будущего ребенка от голода и холода, деля с ней свой собственный хлеб...»
– Вот-вот... Бедный Тео, который без конца посылал ему деньги на жизнь! А ведь он сам получал весьма скромное жалованье и, между прочим, во всем себя ограничивал. Представь, как он должен был обрадоваться, узнав, что у него уже не один, а два нахлебника на шее, причем, в скором времени родится третий... Ну, почитай, что там еще...
– «... К женщинам, осужденным и проклятым попами, душа у меня лежит не со вчерашнего дня...»
– ...Обрати внимание, это пишет вчерашний фанатичный проповедник!
– Да-да...
– «...Часто, когда я бродил по улицам, одинокий, заброшенный, полубольной, без гроша в кармане, я смотрел им вслед, завидуя мужчинам, которые могут пойти с ними, и испытывая такое чувство, словно эти несчастные девушки – мои сестры по положению и жизненному опыту...»
Уже дважды официант учтиво спрашивал нас – все ли в порядке, что означает обычно предложение расплатиться и проваливать. Но несмотря на тесно составленные, обсиженные людьми столики, здесь было так по домашнему тепло, что мы заказали какой-то дурацкий клубничный мусс на двоих, чтоб нам дали посидеть еще...
– «...Эта женщина не обманула меня... Много ли мы вместе потратили? Нет, у меня ведь было мало денег, и я сказал ей: „Послушай, нам с тобой не надо напиваться, чтобы почувствовать что-нибудь друг к другу; положи-ка лучше в карман то, что я могу тебе уделить“. Как мне хотелось иметь возможность уделить ей побольше – она стоила того! Мы с ней наговорились обо всем – о ее жизни, горестях, нищете. И беседа у меня с ней получилась интереснее, чем, например, с моим высокоученым кузеном-профессором...
...Женщина эта привязана ко мне, как ручной голубь; а так как жениться я могу только раз, то самое лучшее, что я в силах сделать, – это жениться на ней: ведь только так я получу возможность помочь ей, иначе нищета вновь вынудит ее пойти прежней дорогой, что приведет ее к пропасти...»
– Вот бедняга мужик! – воскликнул Борис с досадой. – Она и пошла прежней дорогой... О, Господи, какое чертово одиночество! Какая безнадежная тоска... Ну, не смотри на меня так! Я все же салфеткой руки вытираю, не скатертью...
Он подозвал прошмыгнувшего, как летучая мышь, официанта.
– Гарсон!... – твердо сказал мой муж Боря, художник, как ни крути... – Ай вонт... аб-сент! Аб-сент, если можно, а?!
Тот отшатнулся и убежал.
* * *