На всякий случай.
Шрифт:
Мальчишки так и стояли, никак не решаясь сделать выбор. Мама встала со стула, и подошла к ним. — Что вам надо? — спросила она, возвышаясь над ними. — Выбирайте скорее, и закрывайте ящик.
Ребята что-то пробормотали, я не расслышала что; я увидела, как мама наклонилась над ящиком и выудила из него две мокрых бутылки: одну — апельсиновый «НиХай», другую — «Дэлавер Панч». Мама холодной воды не боялась. Она была жесткой женщиной. Она часто мне рассказывала, как росла на ферме.
— Жизнь — это не чаепитие, Эмма, — говорила она. — Чем скорее ты это поймешь, тем лучше.
Мальчики вытащили свои
Мамой быть безумно тяжело, подумала я. Всегда ожидать неприятностей, всегда быть готовым упредить что-то, прежде чем оно навалится на тебя. Я только смотрела на нее — и то уставала. И напрягалась. Ее осанка просто кричала: «Неприятности!»; ее пальцы ни на минуту не останавливались, все время что-то пересчитывая, записывая. «Неприятности повсюду, они всего лишь выжидают момента».
Как, например, выжидал момента таракан, с большими страшными усами, время от времени бегавший по другому концу ступеней, на которых я стояла. Я видела трупики этих тараканов, раздавленные чьими-то ногами, их внутренности напоминали мягкий белый сыр. Я даже не знала, что хуже — раздавленный таракан или живой. Но я твердо знала, что я не желаю, чтобы таракан бегал по моим ногам, не говоря уже о том, чтобы он забрался в мои сандалии. Я спрыгнула со ступенек. Пожалуйста, мистер Таракан, гуляйте, сколько влезет.
По улице проехал зеленый Бьюик, огромный двухцветный автомобиль, с большими хромированными сверкающими бамперами. Я часто сидела на крыльце, наблюдая за автомобилями на улице; Бьюик был моей любимой машиной. Когда я стану взрослой, у меня обязательно будет Бьюик, думала я.
Как-то раз я сказала маме об этом, но она покачала головой: — Почему тебе все время нравятся вещи, которые очень дорого стоят, Эмма? Ты должна научиться экономить.
Но я же экономила. В банке лежали столбики серебряных долларов, которые мы с мамой туда относили. Моих серебряных долларов.
— Эй, девочка!
Вздрогнув, я обернулась. Я не слышала ничьих шагов. Но на меня уставилась пара бледно-голубых глаз, холодных как тот лед, что плавал в ящике с Кока Колой. На глаза падала копна длинных светлых волос. По возрасту молодой человек, наверное, был ровесником маминого племянника, Эй Джея: восемнадцати, девятнадцати лет от роду. Но я раньше никогда не видела его в нашем районе.
— Чем занимаешься? — спросил он.
— Ничем, — ответила я и на всякий случай шагнула обратно на ступени.
— Ты идешь в лавку?
— Ну, почти, — ответила я. — Когда мама будет ее закрывать.
— О-о-о, — протянул он. — Понятно, это магазин твоей мамы. А ты ходишь снаружи, держа оборону.
Я не совсем поняла эту фразу, но догадалась, что он шутит, из-за его протяжного «о-о-о» и улыбки. Во рту у него светились ровные крепкие зубы.
Парень стоял у крыльца и улыбался. Вокруг его ног, затянутых в голубые джинсы начали кружиться светлячки. На нем была рубашка в голубую и белую полоску, с короткими рукавами. Края рукавов были закатаны, и я видела, как под его веснушчатой кожей на руках перекатывались большие крепкие мускулы. Что-то в нем было, что-то такое, что заставляло волноваться. Как в моем кареглазом кузене Эй Джее — от него у меня перехватывало дыхание. Каждый раз когда я видела Эй Джея, время от времени приезжавшего к нам в гости, я чувствовала себя немного сумасшедшей — мне хотелось забраться на стог сена и спрыгнуть с него: я бы немного полетала, думала я, потом бы взлетела еще — и приземлилась бы прямо на руки Эй Джею.
Сейчас же я просто отпрыгнула со ступеней обратно на тротуар: — Я не держу никакую оборону или что там еще, — сказала я. Затем я сделала полный оборот, как будто на мне был мой танцевальный костюм с белым верхом и алой юбкой, а не выцветшие голубые шорты и желтая блузка.
Парень улыбнулся еще раз:
— А твоя мама, она продает Кока Колу?
— Конечно, продает, — гордо ответила я. — Холодную как лед.
— Ну, тогда, с твоего позволения, я полагаю, что куплю себе бутылочку, — он открыл сетчатый экран, затем остановился, и обернулся ко мне, придерживая дверь, как настоящий джентльмен. — Ты не передумала насчет того, чтобы зайти в лавку?
Я кивнула.
Мама уже включила свет над конторкой. На столешнице лежала оберточная бумага для монет, красная и синяя; поодаль выстроилась сдача — аккуратными серебристыми и медными столбиками. Заслышав дверной колокольчик, мама подняла глаза. Единственная лампочка блеснула отражением в ее очках. — Я могу чем-то вам помочь? — обратилась она к молодому человеку.
— Конечно, можете, — ответил он. — Вот эта ваша малышка сказала мне, что вы продаете самую холодную Кока Колу во всем квартале.
Если честно, то я этого не говорила, но мне очень польстили его слова.
— Хм, я этого и не знала, — улыбнулась мама, кинув на меня взгляд.
— Не возражаете, если я сам? — парень открыл ящик со льдом, вытащил бутылку, откупорил ее и одним глотком выпил сразу половину, его кадык скакнул вверх и вниз. Он вытер губы ладонью. — Хорошее у вас тут место, ну на редкость хорошее.
На самом деле наш магазинчик был тесным. Шесть сотен квадратных футов были заставлены рядами консервов, мясным прилавком, пакетами с молоком, газировкой, мороженным, рулонами материи, мешками с мукой, ящиками с фруктами и овощами. На двух больших стеклянных витринах золотой краской, с черным ободком было написано:
«БАКАЛЕЯ НА СЕДЬМОЙ УЛИЦЕ».
— Что вы, спасибо, — ответила мама.
— Я обожаю наш магазин, — сказала я.
А почему нет? Мне даже не нужен никогда был игрушечный домик — у меня был свой, с настоящими людьми, которые давали мне настоящие деньги, и я звенела кассовой машиной, украшенной орнаментом, и нажимала на настоящие клавиши из слоновой кости с пропечатанными на них номерами. Я любила сидеть на этом высоком стуле за кассой, там, где сейчас сидела мама. Особенно мне нравилось то, что рядом располагался прилавок со сладостями. Шоколадные плиточки «Херши» с орехами — о, это было мое любимое лакомство. А еще там были вафли «Некко» с лакричным вкусом, миндальные конфеты и многое, многое другое.