На всю дальнейшую жизнь
Шрифт:
— Дальше не пойду: я, видите, какой.
— Подумаешь! — И прошла мимо него в столовую.
Тишина. Теплый полынный воздух недвижим. И слабый запах духов. Он закрыл глаза, и ему показалось, будто он все еще раскачивается в седле, но только в лицо не бьет степной холодный ветер. Запах духов усилился, тепло тоже. Он открыл глаза. Сима протягивала ему стакан.
— Вот вино. Пейте. И вот записка.
Он послушно выпил полстакана. Чуть-чуть задохнулся, стало теплее, и сырая одежда неприятно прильнула к
— Спасибо. Теперь пойду. — Он поднялся.
— Зачем?
— Там конь у крыльца.
Сима засмеялась.
— Конь, — это, конечно, причина. Причинка. Сидите.
Толкнула его на табуретку, сорвала с вешалки какой-то шарф и выбежала из прихожей. В одиночестве он допил вино и, не зная, куда поставить стакан, держал его в руке. «Сумасбродка, невеселая наследственность», — это сказал про нее Стогов, показывая Роману «храм любви». До этого Роман простодушно считал, что храм — это только церковь. А при чем тут любовь? И при чем Сима? И, вообще, зачем все это было сказано? «Сумасбродка».
А вот и она — в своем красно-зеленом халате с шарфом на голове, она казалась неправдоподобно яркой.
— Конь ваш на месте, теперь за вами дело.
Она развязала шарф, халат ее разошелся, и Романа ослепило что-то розовое, вскипающее кружевами. Не давая ему ослепнуть окончательно, Сима повернулась и пошла по коридору. Он со стаканом в руке покорно последовал за ней. Она остановилась:
— Стакан-то хоть поставьте. И снимите кожух этот…
— Я сейчас уйду. Ничего не надо.
— Не смеете уйти, — звонко выкрикнула она. — Я столько ждала, что не смеете.
Роман сорвал меховой жилет, который Сима назвала кожухом, и бросил его в угол.
— Смотрите, свернулся, как убитый волк. — Она рассмеялась, как девочка, когда опасность уже миновала. — Помните, как вы убили волка? Вот в тот вечер я вас и полюбила. И теперь уже не могу так жить. Сразу полюбила и навсегда.
И ее девчоночий смех, и простое женское признание — это все как-то сразу изменило, внесло ясность. Роману показалось, словно он отрезвел оттого, что она так откровенно призналась в своей любви.
— Волк, — сказал он. — Да просто взял и убил.
— Милый мой, в жизни все очень просто. Вот там умывальник.
— Я знаю. — Роман вошел в маленькую комнатку, закуток, отделенный от прихожей дощатой переборкой. Он настолько осмелел, что совершенно спокойно возразил: — Только это вовсе и не любовь. — И добавил: — Наверное.
Прислонившись к переборке спиной, Сима очень обстоятельно объяснила:
— Как знать, что это? Человек всегда догадывается о любви с опозданием. Любовь рядом, а он все не замечает. Человек-то. Уйдет любовь, вот тут он и начинает метаться, как пассажир, опоздавший на поезд. Он даже не сразу сообразит, что все его метания бесполезны: прозевал и поезд, и все вообще.
Все это он прослушал под плеск воды и позванивание медного умывальника. Но если любовь можно сравнить даже с поездом, то чувствовать себя прозевавшим этот свой поезд, наверное, очень тягостно.
И Роман проговорил совсем, как пассажир, истомленный ожиданием:
— А поезд-то должен быть тот, какой надо. Не чужой. А то увезет он тебя в другую сторону…
И услыхал Симин смех:
— Ну да! Думайте, что хотите. Считайте даже, что я вас соблазнила. А я вас просто люблю. Нет, совсем не просто, а безудержно. Вот и все.
Он бросил полотенце и вышел из закутка. Сима стояла в прежней позе: прислонившись к переборке и обхватив руками плечи.
Ждала…
Только утром прочитал Роман записку, которую оставил ему Стогов. Прочитал и усмотрел в ней указующий перст судьбы.
«Я очень вас прошу съездить в совхоз к директору Демину. Добиться, чтобы он выполнил свое обязательство и немедленно откомандировал на строительство 12 автомобилей и 5 гусеничных тракторов. По телефону с ним сговориться невозможно».
Судьба. С какой охотой мы сваливаем на нее свои ошибки и слабости. Да, именно слабости. Собираясь в дорогу, Роман думал, что так и надо, чтобы он уехал, не повидавшись с Симой, Пробудет он в совхозе дня два, не меньше, и когда вернется, то уже сможет спокойно все решить. Сима, конечно, прочитала записку и поймет, что он уехал совсем не потому, что боится встречи с ней, а только для того, чтобы все обдумать. И, кроме того, он — плохо зная женщин, наивно предполагал, что Симе тоже очень надо обдумать все, что случилось.
А Сима, которая еще раньше его прочитала записку, не очень-то полагаясь на указующий перст, сама позвонила как раз тогда, когда Роман заканчивал свой завтрак.
— Ты где?
— На седьмом небе.
— И я тоже. А что ты там жуешь?.. — Ее смех прозвучал приглушенно, как ночью, когда она провожала его до двери.
— Нет, я просто собираюсь в дорогу.
— И ты хотел уехать, не повидавшись?
— Да, — сознался он. — Так надо.
— Нет, — уверенно проговорила она. — Сейчас ты придешь в парк к беседке.
Боев поторопился и пришел в парк первым. И хорошо сделал: несмотря на раннее утро, в парке и как раз у беседки работали девушки под командой Нитрусова. Они высаживали цветочную рассаду. Старый садовник покрикивал на них:
— Не трясите, я вам потрясу, я вам…
Девушки смеялись, поглядывая на Боева, а одна из них крикнула:
— Ну прямо как при старом режиме. Совсем замучил!
— Я тебе покажу режим, — не унимался старик. — Цветы садишь, не капусту, вот тебе и весь режим. Сажай, говорю, ровнее.