На всю дальнейшую жизнь
Шрифт:
— Прости, Роман Андреевич, не узнали мы тебя.
Степа был всего на год моложе Романа и тоже был комсомольцем, но он никак не соглашался называть Боева по имени, тогда и Роман стал звать его Степаном Васильевичем. Роман зачем-то спросил:
— А ты чего?
— Да так. — Степа оглянулся. Девушка тихонько сидела на своем месте. — Да это же Люба. Самодеятельная артистка. — Смущенно помолчал и добавил: — Работает официанткой в столовке. Давай лучше закурим, весь вечер не куря, даже губы опухли.
И в самом деле,
— Что вы сейчас репетируете? — спросил Роман.
— Мировая пьеса! «Проделки Скапена», сочинение Мольера. Волосы у него, как у бабы, завиты. Мода такая была — парики на себя цеплять. А руководит всем делом у нас настоящий актер, Кузьма Ильич Кабанов.
Роман сказал, что актера он знает и очень уважает.
— Его тут все уважают, — подтвердил Степа и спросил: — Ты Женьку, счетовода из стройконторы, знаешь?
— Знаю немного.
— Мы его проработать на ячейке хотим.
— За что?
— За бузу. Он в кружке у нас бузит. Актер начал ему указывать, как переживать да как слова говорить. А Женька ему: «Вы меня не можете учить, вы политический младенец и диалектики не понимаете». В общем, буза. Так ты приходи завтра в шесть. Сами-то мы этого Женьку не обработаем. Грамотный, собака. Всякие слова знает.
И снова Роман в одиночестве шагает по темной улице поселка. Солнце скрылось. Слышно, как шумит вода у плотины. И доносится из парка горьковатый винный запах набухших почек и молодой травы.
Только во втором часу ночи пришел он домой. Баба Земскова, большая и неповоротливая, как медведица, встретила его. Он просто подошел к своему столу: письма не было.
— Не ищи, не пишет твоя краля. Видно, краше нашла.
Раздеваясь, он спросил:
— Что нового?
— Приходила эта, инженерша.
— Зачем?
— А кто ее знает? Это у тебя нужно спросить. Пришла, повертелась, посидела вот тут, у столика. Подождала да ни с чем и ушла. Смотри, не польстись на чужое-то. Женщина молодая, красивая, закрутит, и не заметишь как. А этого не надо…
Он устало лег на кушетку. Старуха внесла лампу. Когда она открывала дверь, было слышно, как на кухне гудел в жестяную трубу разгоревшийся самовар. Поставив лампу на стол, баба Земскова заботливо смела крошки со стола в ладонь и пригрозила:
— Опять по ночам пропадаешь. Проломят башку-то.
— Я сам любому проломлю, — угрожающе засмеялся Роман, думая о своем одиночестве.
Баба Земскова недоверчиво посмотрела на него, удивляясь внезапной вспыльчивости Романа, всегда такого уравновешенного.
— Характер-то у тебя отцовский. Он тоже так: молчит-молчит, да как сказанет! Зря горяч был.
Только теперь стала вполне ощутимой усталость. Он лежал, закрыв глаза.
— Ишь, разомлел. Вставай-ка, поешь да спать. А то опять затрещит этот, — сурово покосилась на телефонный аппарат, висящий на бревенчатой стене.
Она ненавидела этот аппарат за его злой и всегда требовательный звон, который нарушал покой, отрывая от еды и поднимая с постели в любое время ночи. Она недолго терпела такое надругательство и, как только освоилась, в отсутствие Романа покрутила ручку, не без страха приложила трубку к уху.
— Коммутатор, — ответил звонкий девичий голос.
Тогда баба Земскова, осмелев, попросила:
— Слышь, девонька, ты полегче трезвонь-то.
— Что это? Откуда? Коммутатор слушает, — бестолково затараторила девица.
— Не видишь, что ли? Откуда? Оттуда… — рассердилась старуха. — Говорю, из квартиры. Когда люди спят, так вы полегче болтайте-то.
Не поняв ничего, телефонистка дала несколько резких звонков, совсем оглушив старуху. Та плюнула и решила домашними мерами утихомирить телефон. «Погоди, нечистая твоя душа, я тебя успокою». Выждав, когда уснет Роман, баба Земскова плотно закрыла аппарат подушкой, подперев ее ухватом. Телефон молчал всю ночь, старуха радовалась, что перехитрила его.
Но Роман скоро все обнаружил:
— Ты пойми, Наталья Федоровна, меня вызвать могут по самым важным делам. Мало ли что бывает.
Старуха смирилась, и все пошло по-старому. Она ненавидела телефон, обзывала его самыми обидными кличками и все думала, как бы хоть немного утихомирить его, чтобы звонил только в особо важных случаях.
Как-то раз зашел Степан Шмельков. Старуха зазвала его в комнату и доверила ему свои заботы:
— Ты бы ему глотку малость прижал, а то как ударит, так от звона этого вся изба трясется. Ну, ровно страшный суд начинается.
Степа взялся уладить дело, он попросил у старухи отвертку, что-то покрутил и позвонил. Вместо яростного звонка раздался треск, ясно слышный, но уже не угрожающий покою.
Боев уснул так крепко, что Наталья Федоровна не сразу решилась его разбудить. Стояла и раздумывала, как быть. Уснул голодный, но уж очень хорошо спит. А в это время раздалось змеиное шипение телефона. Наталья Федоровна уверенно взяла трубку. Чей-то далекий голос доложил:
— Это Крутилин говорит. Слышишь, Роман, я сейчас поля объехал. Утром хотим сеять. Как ты думаешь?
— Очень хорошо, — прохрипела баба Земскова, прикрывая большой ладонью трубку и рот. — Одобряю, можешь сеять. — Она оглянулась на спящего Романа и воровато добавила: — С высоким качеством…
И осторожно повесила трубку.
Актер и в самом деле приходил к Стогову, но не жаловаться и не разрешать мучивший его вопрос: имеет ли он право, не зная диалектики, руководить кружком? Нет, у него было совсем другое и совершенно практическое дело: ему надо было немедленно съездить в город за костюмами для будущего спектакля.