На всю жизнь и после
Шрифт:
— Зайди в соседнюю комнату, там…
— Газон, — перебил его мощный голос Каштана, — Газон, иди сюда. Ты что не уходишь? Они тебе деньги не отдают?
— Что я им дал — вернули, только вот моральную компенсацию зажимают.
Каштан немного помолчал и затем сказал:
— Уговор был, что они тебе её дадут?
— Так ежу понятно…они же накосячили, вот теперь пусть…эта… компенсируют.
— Так был уговор или не был?
— Каштан, чё ты завёлся? Это ж мне плохо сделали.
— Иди отсюда, Газон. Меня тут обслуживают, а ты беспределишь.
Оба мужчины выглядели спокойными, но их лица были одинаково серьёзными. Глядя на
— Можешь возвращаться, мне надо закончить, — сказал Виктор, тем самым вывел Бориса из остолбенения.
Он сел за стойку и заметил, что на ней лежала копия бланка, а оранжевой ручки — той самой, которую он передал Газону, — нигде не было. «Скотина алчная, но не продуманная; листком, когда приспичит, и подтереться можно», — подумал Борис и улыбнулся.
Под приглушённое жужжание машинки он сидел, смотрел на дверь и фантазировал, как можно было поступить иначе в уже случившейся ситуации. Ему на ум приходили идеи, переполняющие досадой, потому что попали в его голову слишком поздно. Они могли всё поменять. Кто знает, какое раскаяние это вызвало бы у Газона.
Когда Борис почувствовал, что седалище уже неприятно затекло, из кабинета вышли мастер и Каштан.
— Рекомендации мы проговорили, — Виктор взял со стойки брошюру, — Тут все напоминания и мои контакты.
Каштан ничего не ответил, а только протянул татуировщику руку, которую он пожал аккуратно, по-деловому. Мужчина смотрел на него, а затем перевёл взгляд на Бориса.
— С такими как Газон нужно сохранять хладнокровие — спокойным быть. Иначе вцепится в горло, с мясом придётся выдирать. Раз ты решил тут работать, контролировать себя — это первое чему ты должен научиться. Иначе таких дней станет больше.
«Как будто я не знаю», — подумал юноша, но виду не подал, и сразу затараторил:
— Хорошо. Большое спасибо! Буду стараться! Ещё раз большое спасибо, что выручили.
Как только он закончил, Каштан пошёл на выход.
— Ты же знаешь, что у каждой татуировки, есть своё значение? Как ты думаешь, что значит его тату? — сказал Виктор, когда они остались одни.
— Лес? Хм, — лицо Бориса стало сосредоточенным, — Судя по внешности…не знаю…лес валил.
Виктор поднял уголки губ и больше ни одной лицевой мышцей не повёл, развернулся и, двигаясь в сторону кабинета, сказал:
— Нет, к лесоповалу он отношения не имеет и в тюрьме не сидел. Всё не так очевидно, нужно смотреть глубже, — Виктор зашёл в кабинет, но продолжил говорить. — В конце дня скажешь, что надумал.
— Рабочего?
Однако в ответ подмастерье услышал только хруст и шелест пищевой плёнки, которую отдирал Виктор. Юноша встал со стула и сделал пару неестественных шагов — ягодицы болели, причём правая сильнее левой. Казалось, что они превратились в мозоли, которые давят прямо на снабжающую мозг артерию. Борис несколько раз обошёл приёмную вдоль и поперёк, но ничего внятного ему в голову так и не пришло.
В тот день клиентов больше не было, хотя Виктор ожидал одного по записи. Из-за частой смены работы юноша привык к слабой загруженности в первые рабочие дни, недели, иногда даже месяцы, но от такого начала он чувствовал себя неуютно. По редким звукам
Перед закрытием Виктор подошёл к нему и сказал:
— На сегодня мы закончили. Собирайся, нужно кое-кого навестить.
— Насчёт леса…
— Позже. Не задерживайся, опаздывать нельзя, через пять минут выходим.
Вечер воскресенья напоминал вечер субботы, только улицы заметно опустели. Борис и Виктор прошли всего два квартала, но внешне прохожие заметно изменились. Всё чаще мягкие и ухоженные лица сменялись на жесткие и недолюбленные жизнью. Всё в этом месте от асфальта под ногами до многоэтажных зданий было потрёпано временем и ни разу не обновлялось, иногда замазывалось, но не больше. Эти хмурые высотки окружали прохожих, следили за ними своими впалыми чёрными глазами окон и осуждали за безразличие. Местами валялся мусор, а водяные стоки окружали островки окурков.
По пути Борис и Виктор обсуждали сегодняшний случай с Газоном. Татуировщик сводил всё к тому, что его подмастерью просто нужно больше тренироваться с такими вот индивидуумами. Юноша в свою очередь пытался разузнать что-то не связанное с людской рутиной, но мастер, несмотря на своё обещание, постоянно менял тему, делая вид, что не слышит вопросов. Когда Борис сдался, они продолжили идти молча.
Они остановились напротив белой вывески, на которой располагалась надпись оранжевыми буквами: «ЛИСИЙ ДЫМОК». Она висела над входом в торговое помещение на первом этаже блёклой пятиэтажки из белого кирпича. Виктор, не дав никаких наставлений, просто начал подниматься по железным ступенькам, а Борис последовал за ним. Они оказались в тесном, но хорошо освещённом помещении, все стены которого были заставлены шкафами, витринами и стеллажами. Заведение предлагало широкий ассортимент табаков, махорок, машинок для самокруток, сигаретных фильтров, папиросной бумаги, углей для кальяна и прочих приспособлений и расходных материалов для курения. Здесь ничем не пахло, ссылаясь на опыт Бориса, этот факт роднил между собой все табачки. Лысый мужчина лет сорока стоял за стойкой, которая работала по совместительству стеклянной витриной и располагалась напротив входа. На незнакомце была чёрная футболка, а в зубах он держал деревянную трубку, глядя на которую вспоминаешь матёрых капитанов дальнего плавания.
— Добрый вечер, Виктор! И тебе молодой человек, — сказал мужчина и широко улыбнулся.
В ответ губы татуировщика ровной линией расплылись по лицу.
— И тебе доброго вечера, Джон, — сказал мастер и поспешил пожать его руку.
— Слышал, что с парикмахерской Цирюльника сделали?
— Конечно, слышал. В салоне полный разгром, его паренька убили, а сам пропал. Я думаю, в деревню подался.
— Эх, без Цирюльника трудно придётся. Иногда, казалось, что ему любая задача нипочём, что не попросишь, будет сделано. Помню, он мне раскрошенный зуб заново собрал, стал прям как молочный. Ещё и камень прямо в желчном испарил…