На всю жизнь
Шрифт:
— Когда вы к нам придете, я вам покажу его портрет, — заканчиваю я.
— Я приду, — говорит Чермилов.
— Садитесь же, господа, садитесь. А то не успеем и знакомых объехать. Уже ночь на дворе.
К подъезду ратуши подали огромные, человек на пятнадцать, розвальни, сани — мокшаны.
С хохотом мы размещаемся в них. Вольдемар, точно кормчий, стоит на главном месте и дирижирует руками, как заправский капельмейстер оркестра…
— Господин полковник, вы сюда, на председательское место, — усаживает он «Солнышко», — а дочка рядом. Другого соседа, прелестная цветочница, благоволите сами себе избрать.
— Меня выберите, — шепчет мне Тима.
— Нет, уж если на плутовство дело идет, так меня! — громко кричит Вольдемар, расслышавший его слова.
— А по-моему, узелки тянуть, — предлагает кто-то.
— Борис Львович, пожалуйте к нам. «Лесной царек», к нам! — зову я громко Чермилова.
— Вот тебе раз! А почему бы не меня? — тоном капризного дитяти просит Вольдемар.
И он принимается завывать в голос. Молодой парень-ямщик поворачивает к нему широко осклабившееся лицо.
— Ништо, барченок, не реви. Ступай лезь сюды на козла; ты парень дошлый, сейчас видать, править могишь, — предлагает он юноше.
— Могишь! Могишь! — закивал и зарадовался Вольдемар. — А что, дошлый и дохлый, пардон за выражение, не одно и то же будет?
— Нет! Успокойтесь, нет!
Около молоденького, всегда тихого барона Лели группируются три сестрички.
— Ах, мы боимся ездить в мокшанах. На поворотах вывалят вдруг, — пищат они.
— Не бойтесь, на снегу мягко, — утешает их Вольдемар, уже взгромоздившийся на козлы.
— Чур! Господа, уговор дороже денег. Насчет «опрокидоносов» из саней я решительно не согласен.
И веселое лицо «Солнышка» выглядывает из-под боярской шапки.
— Нет, нет, господин полковник, вы на нас упадете, мягко будет, — высовывается из-под воротника своей офицерской шинели Тима.
— А Дину-то не пустили! Вот жалость! — волнуется Маша Ягуби.
— Мы ей завтра сочувственный адрес пошлем, — отзывается Вольдемар, а вслед затем взвывает диким кучерским выкриком:
— Эй, родимые, вывози!
Лошади, испугавшись, сразу берут с места чуть ли не галопом, и тяжелые мокшаны наклоняются вбок.
— Эге, да у вас, юноша, кучерские способности не то чтобы очень, — смеется «Солнышко», в то время как его сильная рука подхватывает меня.
— Это сначала только. Уверяю вас, что больше трех раз мы не вывалимся, — утешает его Медведев.
— Га-га-га! — гогочет ямщик, которому пришелся по сердцу веселый барин, успевший его уже угостить папироской.
— Ай! Ай! Мы не согласны! — пищат барышни, в то время как баронесса Татя спокойно улыбается.
— Володька! Гадкий! Не смей! — горячится Соня.
— Да не бойтесь же…
Мокшаны накреняются на другой бок под новый визг и хохот.
— Ну, юноша, еще такой опыт, и вы будете уволены с козел, — поднимает голос «Солнышко». — Я у вас за старшого, в некотором роде начальство, и извольте слушаться. Да-с.
— Только для вас, господин полковник.
И Вольдемар уже серьезно занимается лошадьми.
Звенят колокольчики под дугою. Крепчает декабрьский мороз. Но мне тепло: с одной стороны теплая шуба «Солнышка», с другой — такая же теплая «лесного царька». Черные глаза глядят из-под наклеенных бровей. Тайнами леса и жутью одинокой человеческой души полон этот взгляд.
Мокшаны останавливаются перед домом князя Б. Самого князя уже предупредили, что к ним приедут сегодня ряженые. Нас встречают денщики и лакеи, выбежавшие на подъезд.
Впопыхах надеваем маски и входим в залу.
Нас ждали. В столовой стол, уставленный яствами; в зале — хор трубачей и песенников. Позднее, дав нам наслушаться пения и музыки, княгиня садится за рояль, и мы танцуем. Князь же, высокий, красивый старик, подходит к каждому из нас, стараясь узнать, кто мы.
Смех, шутки, догадки.
Узнали только «Солнышко» и баронессу Татю.
Вольдемар же уверяет князя, что он переодетая барышня, и тот верит ему, к общему восторгу.
К нам присоединяется племянник князя, молоденький гусар, одетый монахом, и мы уезжаем.
От князя Б. мы поехали к Рагодским. Маша Ягуби, как истая цыганка, гадает всем по ладони. Оказывается, Марья Александровна должна, согласно линиям руки, прожить сто лет, быть прабабушкой и при этом не потерять ни одного зуба; а ее дочь Наташа — выйти замуж за владетельного принца.
Нашумев, мы исчезаем под общий хохот.
Последний визит наш — к купцу-миллионеру И. Но «самого» нынче нет дома, а «сама» ряженых и покойников боится больше всего на свете. Мы слышим еще в прихожей, как она кричит на весь дом:
— Акулина! Домна! Перепетуя! Убери польты с вешалок сичас! Кто их знает, ряженых-то, из каких они будут! Вон намедни, бают в газетах, такие же ряженые в Питере дочиста у купца Митрофанова весь дом обобрали. Польты-то да одежу, какая получше, убери. Да молодцам вели для всякого случая наготове стать у ворот, да…