На задней парте. Книга вторая
Шрифт:
Makoto помолчала с минуту -– и взяв у меня гитару негромко запела:
«Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать, куда вам путь
И где пристанище.
Я вижу мачты корабля,
И вы на палубе,
Вы в дыме, поезда, поля,
Поля в вечерней жалобе.
Вечерние поля в росе,
Над ними вороны,
Благословляю вас,
благословляю вас,
Благословляю вас на все
четыре стороны.
Благословляю вас, благословляю вас,
Благословляю вас на все
четыре стороны».
Вот такая вот у меня история. В конце я всегда остаюсь в одиночестве.
В течение одной
– - Да, Makoto, характер у тебя действительно стальной, поскольку я, после такой аварии – до- лго бы не смог сесть в машину. Если бы ты знала, как я тебя понимаю, я, ведь тоже испил из горькой чаши потерь. Знаешь, когда погиб мой отец, я долгое время считал, что был для него не очень хорошим сыном. Думал, что мог больше слушать его, уделять больше времени, чаще бывать с ним вместе… Я чувствовал свою вину в том, что он -- сделал для меня все, а я ничего не сделал -- для него. А потом, однажды на меня снизошло озарение. Неожиданно я осознал, что перед его смертью –- сделал для него самое главное. Я был рядом, держал его за руку и попрощался, так что… вот такие дела. Мой отец погиб еще в 1993-м. Его застрелили за какую-то несчастную пачку сигарет, которую он отказался отдать главарю банды уличных хулиганов. В конце концов, тот достал пистолет Макарова и… перекрестил отца, расстреляв его буквально в упор и выпустив в его тело целых восемь пуль. В девяностых, в нашей стране процветал рэкет и мародерство. Так что, я –- не удивляюсь… Такое время было. Вот послушай.
Зазвенела гитара, и после краткого соло я запел:
«Улицы, проспекты, бульвары, переулки,
Зимние морозы и летняя жара.
Никогда до дома не доносил я булки,
Когда её горяченькую брал.
Никогда до дома не доносил я булки,
Когда её горяченькую брал.
Десять лет от родов и вся жизнь до неба,
И всего два пуда в школе на весах.
Мама говорила:
– - Дуй, сынок, за хлебом.
И я дул, как ветер в паруса.
А "Городская" -- семь копеек,
И шестнадцать -- круглый хлеб,
То деревья зеленеют,
То позёмка на земле.
За одиннадцать калачик.
И батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.
За одиннадцать калачик.
И батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.
Чуть поддатый дядька разгрузил машину.
Чинно соблюдая очередь закон.
Вся страна недавно сухари сушила,
И редкий фраер лезет на рожон.
А я стою, считаю ловко
Воровским своим умом:
"Городская" с газировкой --
Получилось «Эскимо»,
На пломбир за двадцать восемь
За всю жизнь не собрать…
Батя -- выпорет, не спросит,
Как пить дать.
На пломбир за двадцать восемь
За всю жизнь не собрать.
Батька -- выпорет, не спросит,
Как пить дать.
Толстую соседку, будто понарошку
Офицерик лётный возле кассы жмёт.
Жмут мои монетки потные ладошки,
И цифрами стреляет пулемёт.
А кто не видел, тот не "вломит",
Слово гадское "нельзя".
На батоне сэкономил.
И конфет "Кавказских" взял.
Есть, конечно, повкуснее,
Только ближе пацанам -- Те, что
Рубль пятьдесят за килограмм.
Есть, конфеты, повкуснее,
Только ближе пацанам -- Те, что
Рубль пятьдесят за килограмм.
Ёрзая на стуле, будто в нём иголки,
Дядя Жорик с места вечер не встаёт.
«-- Пас отдал Рогулин, Толя Фирсов щёлкнул,
И Дзурилла шайбу достаёт».
А "Городская" -- семь копеек,
И шестнадцать -- круглый хлеб,
То деревья зеленеют,
То позёмка на земле.
За одиннадцать калачик.
И батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе.
За одиннадцать калачик.
И батон за двадцать две,
А пацаны гоняют мячик во дворе».
– - Хорошее было время, тихо заговорила Makoto, жаль, что сейчас –- мы уже не те, что раньше.
Я кивнул и негромко запел, растянув гитарные струны.
«Почти у каждого из нас
бывает драма,
Она, казалось бы,
решается легко:
Одна в осеннем городе
скучает мама,
И этот город
расположен далеко.
И мы сначала ничего
не замечаем,
И дни разлуки складываются
в года…
Мы обещаем написать
и забываем,
И наши мамы нас прощают,
как всегда…
А когда-то мальчик
был обеспокоен,
Если только мама
покидала дом,
И, уткнувшись взглядом
в пальмы на обоях,
Ел горбушку хлеба
с сахарным песком.
И ждал, когда в
подъезде ржавая пружина
Скрипнет, возвращая
ласку и покой…
А у неё работа,