На задворках галактики. Трилогия

Валидуда Александр Анатольевич

— Жалеешь? — спросил Муранов.

Жалел ли Максим? Разве можно десять потерянных суток отпуска обозначить одной жалостью? Или самой желчной досадой? Эти десять суток он мог провести дома в семье. Десять суток как десять лет жизни. Бездарно потерянного времени не вернёшь и пенять на кого–то глупо. Да и не в привычке Максима было обвинять кого бы то ни было в своих невзгодах. А в груди у него всё клокотало.

— Все твои беды от тебя самого происходят, — заметил Муранов, растирая по полу окурок.

— Тоже мне новость.

— Мда… Всё–то ты понимаешь, Масканин, но упорно продолжаешь без мыла в жопу лезть…

— Я

сам себе мыло.

Муранов хмыкнул, растянул губы в деревянной улыбке и выдал с поддёвкой:

— Уж это точно!.. Ты сейчас в интересном положеньеце находишься. По одной линии тебя к награде представляют, по другой дело возбудили. Хорошо, если вечным поручиком будешь.

— Я уже был вечным прапором.

— Ну что ты будешь делать… — досадливо сказал ротмистр. — Не смогу же я вечно с тобой сюсюкаться. Ну всё с тобой не так. В званиях растёшь, а наград лишают. Обычно наоборот. Со складом тем я едва расхлебался, теперь вот это… Тот майор на тебя такую вонючку накатал… — Муранов поморщился от собственных слов, подозревая, что употреблению жаргонных словечек тюремные стены поспособствовали. — Н-да…

— Да пусть эта крыса радуется, что жив остался!

— Дур–рак ты, Масканин! Думаешь, в то что камень ты бросил, кто–то верит? Нет. Просто удобно это для прокурорских. Они на тех водил надавили. Так что правду знают. Но она им ни к чему. Там такая фигня творилась… В общем, две статьи тебе за майора шьют.

— Тогда почему я ещё гуляю? — Масканин тут же усмехнулся, сообразив, что ляпнул не то.

Но Муранов не захотел обращать на это внимание.

— Потому что прокурорам укорот дали. Мальцев даже резолюцию поставил, мол, нечего всякой ерундой заниматься… — тут Муранов заметил, что названная им фамилия ничего поручику не говорит. — Мальцев — это прокурор нашей армии. Сам Дед за тебя ввязался. А он теперь на полк встал, если ты не в курсе. Короче, суд офицерской чести тебя ждёт.

— Суда я не боюсь. Я делал, что должен был.

— А кто спорит? Но не надо было интенданта вырубать.

Надо — не надо, для Масканина это не имело значения, так как прошлое всегда остаётся прошлым и изменению не подлежит. Что толку сейчас думать: "а что было бы если бы"? Он задумался о комбате, верней теперь уже командире полка. Аршеневский решил его прикрыть? Выходит, решил. Впрочем, зная Деда, это не удивляло. Если Аршеневский может что–то сделать, то он делает. А с полковниками в русской армии никакой прокурор не поспорит, тем более с Дедом. И назначать суд офицерской чести — это прерогатива командира части. Максим же за собой вины не чувствовал и суда не боялся.

— Слушай, ротмистр, — к Масканину пришла неожиданная мысль, — раз уж меня выпускают, ты мне какого–нибудь грима не можешь достать? Неохота по форме да с фонарём разгуливать.

— Хорошо. Я спрошу у здешних… хм, "коллег". Кстати, о том, что ты здесь, тебе домой телеграммой сообщили. Вчера ещё. Вроде брат твой должен приехать, твою личность подтверждать. А посему, рекомендую задержаться.

— Нет уж, — Максим усмехнулся. — Я как–нибудь лучше снаружи…

— Ну как знаешь, — Муранов направился к двери и вдруг остановившись, спросил: — Ты в курсе, что дивизию под Белоградье перебрасывают?

— Да, я знаю. Кстати, Белоградье… Это же Невигерский фронт?

— Да. В октябре ещё стык фронтов был, но потом как мы на Монберг попёрли… В общем так, догуляешь, дуй в Белоградье,

там уже сейчас временный пункт дислокации.

Толкнув дверь, Муранов обернулся и бросил: "Щас я, подожди".

Отсутствовал ротмистр минуты три, а вернулся с поручиком, который вчера мурыжил Масканина на предмет установления личности.

— Закорский! — рявкнул поручик.

В дверях нарисовался давешний конвоир.

— Слушаю!

— Закорский, проводи этого господина к моему кабинету. И скажи там по пути, пусть его вещички приготовят.

— Слушаюсь! — конвоир строго зыркнул на Масканина. — А ну, идём, паря!

Когда они удалились, Муранов и поручик расселись у стола.

— Что скажите, ротмистр?

— Дерьмо… — Муранов протянул портсигар, угощая, но территориал отказался. То ли не курящий, то ли сигареты ротмистра были для него "худые". "Ну и хрен с тобой", решил Муранов, подкуривая. — Всё дерьмо, поручик…

— Я так и думал, что он не наш клиент, — по–своему понял слова собеседника поручик.

— У?

— Масканин этот, говорю, слава Богу, не идеалист долбанный.

Ротмистр не был согласен с этим утверждением, но промолчал, предпочтя рассматривать расползающийся дым.

— Беда от этих идеалистов, — продолжил умничать поручик. — Все беды от них. Одни идеалисты создают утопические концепции… Потом другие идеалисты, как правило восторженные мальчики, начитавшиеся модных книжек, пытаются в меру своего разумения воплотить эти утопии в жизнь. Но мальчики взрослеют и становятся фанатиками.

— И шагают по трупам. Ради прекрасных и благородных идей, — продолжил мысль Муранов. — Кстати, и девочки тоже.

— Бог ты мой… — выдохнул поручик. — Сколько же ещё история будет повторяться?

В сопровождении теперь уже бывшего конвоира Масканин получил изъятые при оформлении деньги. Не так и мало, около двухсот рублей — всё что накопилось за последние месяцы. А ведь и сестрам отсылал изрядно. Там же в окошке ему выдали сложенный тюком плащ, часы, кой–какую мелочёвку и "Сичкарь". Пистолет он получил в госпитале, там этого бесхозного добра навалом, там же Максим выменял ППК всего за двадцать пачек сигарет. Пистолет–пулемёт, доставшийся вольнонаёмному каптенармусу после смерти прежнего владельца, валялся у него в загашнике, а Масканину, как не курящему, не нужны были сигареты. Раз положены сигареты по пайку, брал. Когда раздаривал их, а когда и менял на что–нибудь. ППК и бебут, вместе с полевухой, он оставил под присмотром портного.

Приятная весть настигла Максима, когда он уже собирался покинуть казённые стены. Приехал вызванный телеграммой брат и подался в полицейскую префектуру. Там ему и сказали ждать.

Из здания следственной тюрьмы Масканин вышел с чувством лёгкости и душевного подъёма. Брата он давненько не видал, соскучился. Кроме того, приятно всё–таки подышать свежим морозным воздухом после спёртого смрада камеры. Вот и здесь на юге зима наступила. До нового года рукой подать… Максим вдруг поразился пришедшим мыслям. На душе по прежнему словно каменюка тяжёлая, две трети отпуска — псу под хвост. Сам арест его нисколько не угнетал, как не крути, а душная камера в сравнении с промёрзшей землянкой — курорт. Но однако же и предновогоднее настроение появилось. Странно даже, два предыдущих декабря он ни о чём подобном не думал. Не до праздников было. А теперь вот накатило. Как говорится, жизнь продолжается.