На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
Сергей Яковлевич терпеливо выстоял на балконе присутствия, пока компания не рассосалась по ближним трактирам.
– Что это за банда? – спросил он Огурцова. – Наверное, молодцы с Обираловки?
– Что вы, – шепотком подсказал Огурцов. – Это же из Уренского союза истинно русских людей.
–
– Господин Атрыганьев.
Мышецкий в задумчивости поправил манжеты:
– Предводитель дворянства… Так, так! Теперь я понимаю, отчего он не спешит ко мне с визитом.
Далее не сказал, а додумал про себя: «Слишком уверен в своей силе. А что я могу противопоставить ему, если подобные легионы поощрены оттуда – из „Монплезира“?»
Он поднял глаза на Огурцова – полдень еще не наступил, а старик уже явно хватил «полсобаки». Странный был человек этот Огурцов: к вечеру бросало его от стенки к стенке, но от него даже не пахло. Вот и сейчас – стоит, мигает, ждет. Прикажи – исполнит. Не заснет и не свалится.
– Где вы пьете? – спросил Мышецкий с печальным удивлением. – Черт вас знает, будто на себе таскаете… Даже из присутствия не отлучаетесь. Чудеса, да и только!
Прибыл Чиколини, и вдвоем они посетили мрачное Свищево поле, лежащее верстах в трех от города, недалеко от пристаней и товароразгрузочной станции. Здесь обычно переселенцы месяцами выжидали дальнейшей отправки.
Сергей Яковлевич распорядился подновить скособоченный барак, вырыть колодец, сложить печи для варки пищи. В овражистых лощинах, пересекавших Свищево поле, еще лежал пожухлый снег. Где-то вдалеке синела полоска леса, да торчали из песчаных бугров кресты безымянных могил.
– До чего же грустно, – вздохнул Мышецкий, снимая шляпу. – Я прошу вас, Чиколини, не говорите пока никому в городе, что мы здесь были… Я сведу вас с неглупым человеком, господином Кобзевым. Вот он, да еще инспектор Борисяк, – они помогут вам принять первые партии переселенцев. А на своих и на комитетских чиновников я не рассчитываю!
Когда возвращались в город, Сергей Яковлевич расчетливо полюбопытствовал:
– Бруно Иванович, много ли в Уренске евреев?
– В самом-то городе не очень, – ответил полицмейстер. – Но в губернии немало земледельческих колоний, основанных еще Николаем I.
– С какой же целью?
– Чтобы проверить, способны ли евреи к землепашеству.
– Ну и как?
– Грязно живут, ваше сиятельство, но таровато.
«Поеду к Аннинскому – навещу эти колонии», – заранее решил Мышецкий…
Вдали уже показались беленые стены «Менового двора», вокруг которого дымились навозные кучи. Еще дальше торчали трубы мастерских депо, и Чиколини вдруг показал свой кулачок:
– Вот такие сидят там… крепкие! Как орехи…
– Кто? – не понял Сергей Яковлевич.
– Да деповские эсдеки, ваше сиятельство. Аристид Карпович-то уже сколько клыков себе поломал, а ничего поделать не может. Последние волосенки в депо оставил – одни усы теперь у него!
– Что же так, Бруно Иванович?
–
Сергей Яковлевич заговорил совсем о другом:
– А вы, Бруно Иванович, плохо следите за порядком в городе… Прямо скажу – плохо!
– Вы опять про Обираловку? – забеспокоился Чиколини.
– Да нет… Что у нас за бандиты гуляют среди бела дня по улицам? Поют у меня под окнами частушки… Обещают попасть в какие-то там депутаты к самому Вячеславу Константиновичу!
Чиколини обиделся:
– Я в политику не мешаюсь. Пусть Аристид Карпыч разбирается, это его забота. Мое дело – ворюги, пьяницы, проститутки! А тут и без меня начальства хватает; Атрыганьев – камергер, Мелхисидек – архиепископ… Не пойму я их!
Сергей Яковлевич вспомнил кривоногого мужичонку, поддергивающего штаны, и невольно засмеялся:
– Странные Лассали появились на Руси!..
Коляска высоко подскочила на ухабе – у князя щелкнули зубы. Он стал жаловаться, что ни в ком не может найти поддержки; убогость мысли, низость характеров, круговая порука в преступлениях – вот спицы колеса, в котором он вынужден кружиться как белка.
– Воруют так, что печку раскаленную нельзя без присмотра оставить. Отвернись только – и печку голыми руками вынесут…
Мышецкий высказал все это, и обрусевший итальянец (потомок часовщика, удравшего в Россию от долгов из Венеции) понурился стыдливо.
– Я знаю, – хмуро произнес Чиколини, – о чем вы хотите спросить меня… Такой ли я, как и остальные в Уренске? Ну, что ж. Сознаюсь честно: я тоже беру взятки.
– Каким же образом?
– Очень просто: не плачу за выпитое и съеденное. Хотя… всегда всучиваю деньги. Но не берут. И – не надо!
Сергей Яковлевич подивился откровенности и спросил:
– Как же вы, Бруно Иванович, оказались в Уренске?
Чиколини загрустил, вспоминая:
– Эх, был ведь я комендантом в Липецке – на водах. Городок веселый, обыватели смирные. Приезжал как-то император покойный, и тут я сплоховал, прямо скажем… Бывает, знаете, эдакое умопомрачение. Сам не ведаешь, что творишь!
– А что же случилось?
– Да поначалу, – помялся Чиколини, – все хорошо было. Ходил я с его величеством. Показывал-рассказывал… Перешли мы с ним через Липовку (речонка такая). А за нами народец кинулся. И – только треск слышу: моста как не бывало! Людишки в реку – всем табором. Так и скрылись, в пиджаках да шляпах, по случаю высокого гостя…
– Ну, и что же его величество?
– Побледнеть изволили. Однако ничего – пошли далее. Тут он меня про жену спросил. А я-то и недоглядел в суматохе, как отбилась моя половина. Схватил какую-то поповну и тяну ее, как овцу. Она дура, императору-то представилась, а потом и ляпни: «Бруно Иванович, только какая же я вам жена?..» Его величество хохочет, а под шерсть ему и все – тоже скалятся. Ну, с меня пот льет, как вода по клеенке. А император (царствие ему небесное) дает мне деньги: «Вот тебе, Чиколини, пятьсот рублей, поправь мост…»