На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– В банке не все спокойно, – ответил он. – Будет лучше, если вы подъедете сюда сами. Только, пожалуйста, остановите лошадей на Хилковской и заходите в банк со двора, чтобы не привлекать внимания…
Мышецкий быстро сбежал по лестнице.
– Нет, – сказал он, – я положительно схожу с ума!
Однако с ума он не сошел, а сделал все так, как велел ему Чиколини: оставил лошадей за квартал до банка и проник в помещение с заднего двора. Его встретили испуганные лица финансовых чиновников. Бруно Иванович ползал по комнатам банка, измеряя половицы
– Что тут происходит? – спросил Мышецкий.
– Не тревожьтесь, Сергей Яковлевич, не миновала и нас чаша сия… Служащие подозревают, что под банком ведется подкоп…
– Этого еще не хватало! Может, осмотреть подвалы в округе…
– Ни-ни-ни! – замахал руками Чиколини. – Что вы, князь, как можно? Сразу вспугнем…
– Какая наглость! – возмутился вице-губернатор.
– Надобно выждать. Копать-то они будут еще долго… Я уже Аристида Карпыча сюда вызвал!
Вскоре, переодетый в штатское платье, тоже с заднего двора, появился в банке полковник Сущев-Ракуса. Все трое, они еще раз обошли помещения банка, проверили расположение сейфов и надежность решеток.
– Очень хорошо, – спокойно рассудил Сушев-Ракуса. – Вы, любезный Бруно Иванович, дайте им докопаться, а потом арестуйте с поличным… Только не понимаю я, зачем вы меня-то позвали?
– Как зачем? Вы же обязаны…
Губернский жандарм посмотрел на князя Мышецкого, но ответил в сторону полицмейстера:
– Вы не учите меня: я свои обязанности знаю. И в уголовные дела вмешиваться не стану. Своих дел – во как, под козырек самый!
– Помилуйте, – взмолился Чиколини, – какие же это уголовные? Мои обираловцы не такие дурни, чтобы на банк польститься! Им пальтишек да часиков хватает… А тут ведь – как репа пареная… Явная экспроприация в пользу одной из социальных партий!
Сущев-Ракуса взмахнул перчаткой, резко обрывая полицмейстера.
– Не выдумывайте! – сказал он. – Я лучше вас знаю положение в губернии. И сейчас не найдется в Уренске человека, который бы осмелился возглавить столь рискованное предприятие. Это – ваши, Бруно Иванович.
– Как бы не так… – фыркнул Чиколини.
– И баста, – заключил жандарм.
Чиколини сложил ладони перед собой на католический манер, воззвал к Мышецкому с мольбою:
– Вот и всегда эдак-то. Заступитесь, ваше сиятельств. Аристид Карпыч, не при нем будь сказано, какой уже раз отпихивается от своих дел. А потом, когда моя полиция в лепешку расшибется, он и забирает славу к своим жандармам!
Сущев-Ракуса дружески обнял полицмейстера, пощекотал его бледную, до синевы выбритую щеку усами:
– Ах вы старый кляузник! Как вам не стыдно перед его сиятельством… Люблю я вас, Бруно Иванович, люблю. Но вы не грешите: это ваши обираловцы копают под банк. Вы меня не проведете…
Аристид Карпович развернулся, щелкнув перед Мышецким каблуками, и, прижимая к груди котелок, направился к выходу.
– Проклятая жизнь! – вздохнул Чиколини, огорченный. – Ну, что ж, идите с богом, а я останусь… Вот
Почесал себе в затылке, хмыкнул:
– А может – крысы, ваше сиятельство?
Мышецкий обратился к полицмейстеру:
– Бруно Иванович, около полуночи приоткройте двери. Я, может быть, хотя и не обещаю, загляну к вам на минутку. Вместе послушаем…
Сущев-Ракуса подождал во дворе вице-губернатора, любовно тронул его за локоток:
– Напрасно беспокоитесь, князь, Чиколини – старый фантазер. Я в его авантюрах участвовать не буду.
– Но вполне возможно, что Чиколини и прав? Может, это действительно экспроприация? И затеяна она как раз местными революционерами?
– Не верьте, Сергей Яковлевич, – утешил его Сущев-Ракуса. – Теперь революционер дохлый пошел, он больше книжки читает. А прочтет – болтать начинает. Государственный банк – дело не шуточное, тут смелость нужна!
Помолчав, Мышецкий признался:
– А мне сегодня одну гадость подсунули…
– Это я подсунул, ваше сиятельство, – вдруг рассмеялся жандарм. – Изъял из обывательской почты!
– Вы? – удивился Мышецкий.
– Конечно же, князь. Пока я в Уренской губернии, вы за мною, как за каменной стеной!..
Сергей Яковлевич откровенно спросил жандарма об Агрыганьеве, и полковник ответил так:
– Меня больше занимают деповские социалисты. На всякий же случай, спешу предупредить вас, князь: хоругви и знамена этих «союзников» хранятся в кафедральном соборе. Мелхисидек мелет муку, которую подсыпает ему Атрыганьев, – так вы, князь, не оступитесь между жерновами!
– Постараюсь быть осторожным, – сказал Мышецкий.
– Во-во, – похвалил князя жандарм. – Осторожность не помешает…
Мышецкий не заходил в эту ночь в банк, но утром Чиколини сам явился к нему в присутствие – серый от бессонницы и мрачный. Не спеша поставил в угол шашку, откинул полу старенькой шинели, достал платок и высморкался.
– Ну? – подстрекнул его Сергей Яковлевич. – Что там?
– Мужик умер на Петуховке, – сказал полицмейстер. – Сей день хоронить будут. Говорят, от холеры…
– Постойте, сначала – о банке. Подтвердились слухи или же пустое?
– С банком все ясно, – пояснил Чиколини. – Копают сволочи, и здорово копают. С часу ночи до пяти утра непрестанно. Видно, спешат. Больно деньги понадобились. Скоро и наверх вылезут…
Сергей Яковлевич помолчал, раздумывая.
– Ну, а что за мужик там помер?
– Да квасом торговал. Признаки нехорошие, а вскрывать не дали. Посылал я наряд полиции – так не дали, окаянные, покойника в больницу везти…
Мышецкий позвал к себе Борисяка:
– Господин инспектор, вам известно о покойнике с Петуховки, которого сегодня хоронят?
– Безусловно, князь.
– Причина смерти?
– Неизвестна.
– А вскрытие?
– Господин Ениколопов заявил, что это инфлюэнца.
– Но я слышал, что у покойного была холерина?
– И, однако, делать вскрытия не стали.