На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
– Мы получили его с губернских складов. Господин Паскаль, – замялся вдруг немец. – Но… может, он и к зерну не имеет отношения?
– Нет, к зерну-то он имел прямое отношение! Благодарю за пиво: оно действительно очень хорошее…
Прямо из степи он отправился на дачу к «болящему» Влахопулову. Говорил, что это преступно нарезать степные участки для колонистов, что это стыдно перед Европой и русской общественностью, что это кабала и прочее.
Симон Гераклович слушал его, слушал, потом глянул на Мышецкого оловянными
– Послушайте, князь, а вам-то какое дело до этого?.. А?
Тогда Мышецкий кинулся к губернскому жандарму. Сказал, что надобно открыть судебное дело против титулярного советника в отставке Осипа Паскаля, который…
– Минутку! – придержал его Сущев-Ракуса. – На основании чего собираетесь вы привлечь Паскаля к суду?
– Но, как состоящий по инспекции продовольствия, он не только сгноил зерно в хлебных магазинах! Он, подлец, еще и разбазарил его для немецких колонистов. И как раз тогда, когда в губернии мужики пухнут с голоду…
Аристид Карпович возразил спокойно:
– Паскаль не виновен. Да, не виновен… Ибо выдать под яровые зерно (причем отборное – белотурку) распорядился не кте иной, как сенатор Мясоедов, ревизовавший губернию.
Это был сильный удар, но Мышецкий выпрямился.
– Тогда, – ответил с ожесточением, – пусть передохнут мужики в северных уездах, но я поставлю на своем: я запашу и засею пустоши на юге губернии!
В ответ тонко усмехнулся всепонимающий жандарм.
– К чему угрозы? – спросил он деликатно. – Дорогой Сергей Яковлевич, вы же совсем не желаете, чтобы мужики дохли… И вы уже просили Мелхисидека открыть закрома.
– А вы уже знаете?
– Конечно.
– Я был вынужден сделать это, но расплачиваться…
– Да, да! Конкордия Ивановна пока расплатится натурой, но, смотрите, как бы и вам не пришлось платить ей тем же!
– Вы думаете?
– Не огорчайтесь, князь. Госпожа Монахтина – женщина деловая. Идите спокойно домой. Там уже приготовлена для вас петелька – только просуньте в нее голову, и хлеб вам будет!..
Так и случилось. Сергей Яковлевич вернулся домой, где его поджидала записочка от Конкордии Ивановны:
«Милый князь, я была у преосвященного. Хлеб у вас будет. Взамен архиепископ просит на 20 лет в аренду под монастырские доходы пресное озеро Байкуль со всеми рыбными тонями и покосами вокруг него. Завтра утром я жду вас, князь, у себя.
Всегда ваша К.И.».
Об этом озере говорил и еврейский «шульц». Сергей Яковлевич раскатал карту и нашел на ней глубокую полоску озера Байкуль – окрестности этого водоема были едва ли не самым лакомым куском в Уренской губернии.
– Ах ты старый сластена! – сказал он. – Тебе захотелось копченой рыбки?..
Он снова взял записку и повертел ее в руках.
Не верилось: эта женщина ничего для себя не просила.
Так что с петлей жандарм поторопился!
Утром
– Прибыли первые три тысячи, – сказал он.
– Река вскрылась?
– Нет. Но старожилы утверждают, что лед скоро тронется… Вы поедете со мною на Свищево поле?
Сергей Яковлевич состроил гримасу:
– Сегодня нет. Ну их… еще насмотрюсь!
Он велел подать второй прибор к завтраку (последнее время Мышецкий кормился отдельно от семейства, чтобы не засиживаться за столом в пустопорожних разговорах).
– Я вчера выезжал в степь, – поделился он. – И посетил хутора колонистов.
– Какое же вынесли вы впечатление от немцев?
– Немцы как немцы. Ничего особенного… Но, поймите меня верно, Иван Степанович: я ощутил вдруг в них какую-то скрытую угрозу.
– Угрозу? Но – для кого?
– Для себя, для вас. Для русского мужика, вообще – для России… Честно говоря, у меня даже опустились руки! Это не просто хутора, это форты, способные выдержать затяжную осаду… Кузены моей жены выписывают одну берлинскую газетенку! Вот я хочу показать вам, что пишут немцы о наших пустующих землях…
Он дал прочесть Кобзеву статейку, в которой было написано черным по белому следующее:
«Интерес нашей страны уже давно обращен на внутреннюю колонизацию мало населенных местностей, а потому наши взгляды с особенным интересом обращены на Русское государство, которое в настоящее время в гораздо большем масштабе начинает заниматься внутренней колонизацией. Что же останется для наших немцев?.. Надо спешить. Будущая судьба европейской культуры покоится на наших плечах, новое устройство Европы под германской гегемонией основано на организованном и культурном труде…»
– Жутковато, – согласился Иван Степанович. – Но урен-ских колонизаторов возьмет под свою защиту предводитель дворянства Атрыганьев, и вам будет не побороть их.
– Что вы! – засмеялся Мышецкий. – Господин Атрыганьев первый и забил тревогу… Он как раз на моей стороне!
– Возможно, – ответил Кобзев, – но только до тех пор, пока эти немцы не вступят в его Союз истинно русских людей.
– Это непостижимо, – возразил Сергей Яковлевич. – Немцы и вдруг… истинно русские? А где же квас, аршины, сапоги бутылкой и редька? Атрыганьев не согласится!
– Вам виднее, – скромно уклонился от разговора Кобзев.
Он с аппетитом мазал рыжее масло на горячий хлеб. Сергей Яковлевич очистил для себя ярко-красный, будто насыщенный кровью, «королек», нюхнул пахучую мякоть.
– По-моему, – эти апельсины, – сказал он, – спринцуют фуксином. Надо предупредить Борисяка, чтобы проследил… Да, к слову! – вспомнил он. – Что у вас, Иван Степанович, может быть общего с этим человеком? Я имею в виду Борисяка, конечно!
Кобзев неопределенно пожал плечами: