На земле штиптаров
Шрифт:
— На своих лошадях?
— Конечно, эфенди.
— Значит, они их нашли. Они были в хорошем настроении?
— Как ты можешь об этом спрашивать? Я направился с ними в комнату. Казалось, с ними ворвалась туда целая тысяча шайтанов. Ну и скверно же мне было, но то, что я понял из их речей, меня обрадовало. Я узнал, что глуповатый шериф победил их.
— Они, значит, так и не догадались, что шериф-то и был главарем тех, кого им полагалось подстеречь?
— До этого они не додумались. Но потом, когда они успокоились и снова сели отведать ракии, один из них вытащил какую-то записку, которую
— Они поняли, что подстерегали именно этих троих?
— Нет, ведь главной фигуры-то не было. Они думали, что вы, возможно, еще проедете мимо. Они не сомневались в этом и тем сильнее бесились. Их ружья были сломаны; с собой они принесли лишь обломки. Мне пришлось испытать их крепость на своей спине. Дети стали громко плакать и наполучали пинков и тумаков. Один из аладжи не мог даже распрямить спину, ведь ты его бросил так, что он ударился о дерево. Он разделся, и мне пришлось несколько часов растирать ему спину маслом и ракией. У другого все время текла кровь. Ты ударил его по лицу снизу и рассек ему верхнюю губу; он сказал, что ты задел его большим пальцем. Нос его вздымался вверх; он распух, как осиное гнездо. Он тоже тер его ракией. Позже, когда появились двое других, один из них отрезал ему бороду и ушел, чтобы принести из леса смолы. Ее смешали с маслом и сделали пластырь, которым заклеили его губу.
— Появились двое других? Кто это был?
— Ох, судя по всему, сущие висельники. Ты бы их только видел! Прошлой ночью в Дабиле они останавливались у Ибарека и…
— А, я знаю их. Это два брата. Ты разве этого не заметил?
— Да, я вскоре услышал, что они тоже братья, как и аладжи. Все они знали друг друга.
— И они знали, что встретят здесь аладжи?
— Нет. Те и другие были немало удивлены, зато как же они обрадовались, когда узнали, что их привела сюда та же причина. Они тоже хотели вам отомстить.
— Верю в это. Потом, наверное, пошли рассказы!
— Много они чего рассказывали, очень много: об Эдрене, о Менелике, где вы так быстро скрылись, хотя с вами собирались расправиться. Вы стали им вдвойне опасны, ведь вы подслушали их разговор, спрятавшись на голубятне. Так вы узнали, что тех, кого вы преследуете, надо искать среди руин в окрестностях Остромджи. И еще опаснее было то, что брат трактирщика в Исмилане посчитал вас законными владельцами копчи и потому сказал, чтобы вы ехали в Сбиганци.
— Да, там он совершил, конечно, большую глупость. Впрочем, вряд ли нам это теперь поможет.
— Это верно. Когда аладжи узнали, что вам известно о Дерекулибе, что под Сбиганци, они были вне себя от ярости. Они сказали, что надо защищаться от вас любыми способами. Они хотели напасть на вас прямо здесь, на дороге.
— Так они по-прежнему думали, что мы еще не проехали мимо вас?
— Да. Они расселись так, что никто не мог проскользнуть незамеченным. Двое других хотели им помочь. Теперь их было четверо против четверых, и аладжи похвалялись, что готовы сразиться с целым войском. Лишь с появлением Тома — посыльного, что возвращался из Радовиша — выяснилась
— Он-то им открыл глаза.
— Они подозвали посыльного. Когда он увидел их, то вскрикнул, поразившись, как изменился вид одного из них. Аладжи сказали ему, что чужеземцы пока не проехали здесь; на это Тома ответил, что видел вас в Радовише и даже получил от вас добрую порцию плетей. Велико же было их изумление. Ни он не понимал их, ни они его. Наконец, он спросил, не видели ли они шерифа, ехавшего на вороном жеребце. Это был ты, ведь ты переоделся.
— Жаль, что меня здесь не было! Хотел бы я посмотреть на их лица.
— Да, эфенди, то-то было весело, ну да и страшно. Таких ругательств и проклятий я не слышал никогда за всю свою жизнь. В комнате они разбили все, что попалось им под руку, — кроме того, что было прибито гвоздями или заклепками. Они безумствовали и бушевали, как сущие дьяволы. Такого с ними еще никогда не было. Они хотели одурачить какого-то глуповатого шерифа, а он сам обвел их вокруг пальца. Они и не думали успокаиваться; они напоминали разъяренных быков, от которых ничто не спасет, кроме бегства.
— Охотно в это верю. Что еще сообщил посыльный?
— Он был очень напуган. Ведь он сам тебе признался, что тебя решили убить, и этим выдал себя. Правда, ты и раньше знал, что он — сообщник аладжи, но теперь он боялся, что ты вернешься в Остромджу и предашь его суду.
— Пусть успокоится. Мы предадим его лишь мукам совести.
— Эх, они не будут его язвить. Они причинят ему куда меньше боли, чем те удары плеткой, что он уже получил.
— Он рассказывал даже об этом?
— Да, и страшно злился на маленького хаджи. Особенно его бесило, что ему самому пришлось присудить себе те тридцать ударов. Как он сказал, его отлупили на все сто. Одежда прилипала к его ранам, и он постоянно умолял аладжи убить вас, во-первых, из мести, а во-вторых, чтобы вы не донесли на него.
— Они обещали ему это?
— Они поклялись перед ним и решили тут же ехать в Радовиш, но он сказал, что вы заночуете там и, значит, еще есть время до рассвета. Нужно поспать, собраться с силами и с утра на свежую голову поехать. Он, кстати, подсказал им, что они могут навести справки у моего свояка, ибо слышал в Радовише, что тот привел четырех чужаков в Локанду-баби-хумаджуни.
— Он их, конечно, убедил?
— Да. Мне это очень не понравилось, ведь они решили провести ночь у меня, и я оказался пленником в собственном доме. Они не доверяли мне и запретили даже подходить к двери. Всю последнюю ночь аладжи не спали и теперь могли отдохнуть, пока двое других по очереди охраняли их сон.
— А посыльный Тома?
— Он поехал домой, хотя на следующий день собирался опять в Радовиш, чтобы разузнать, настигли ли вас «пегие» и сумели ли вас убить.
— У кого это он вздумал наводить справки?
— Не знаю. Они назвали имя, но при этом наклонились друг к другу и произнесли его так тихо, что я ничего не расслышал. Когда посыльный уехал, аладжи купили у своих компаньонов их ружья, а также патроны. Ты ведь разломал их оружие, а мешочки с порохом взял с собой. Они были очень на тебя разъярены, но в то же время посмеивались над тобой, ведь ты умудрился оставить им деньги.