На золотом крыльце сидели...
Шрифт:
– Тебе не обязательно туда идти. Я бы даже советовал не ходить. Дальше я сам справлюсь, - сказал Веник, когда мы скидывали с себя пропитанные мелом спецовки.
Это прозвучало настолько неожиданно, что я не сразу нашёлся, что ответить.
– Ты прикалываешься?! Или я недооценил глубину твоей сволочной натуры?
Веник пожал плечами и безразлично произнёс:
– Хочешь - иди, но тебе может сильно не понравиться то, что ты увидишь и узнаешь. И тебе с этим жить.
– Нет, ты же меня реально уговариваешь!
Веник снова полез в свою роскошную сумку, вынул из её бездонных недр маленький блокнот на пружинке, старательно вывел авторучкой несколько слов, дёрнул, сложил вдвое и демонстративно засунул листок в карман.
Перекусывали, чем бог послал. Я не рассчитывал задерживаться в лесу, потому бог посылал только Венику, но на две персоны. Сам же Веник с каждой минутой становился всё задумчивее и загадочнее, но я уже начал к этому привыкать.
Мы сидели у примуса, жевали бутерброды с колбасой, пытались говорить на разные темы, но всякий раз сползали то в мистику, то в эзотерику, то в смыслы бытия.
– Ты помнишь, когда впервые укололся, порезался, треснулся лбом в стекло? Не трудись, не вспомнишь! Тогда ты получил опыт, после чего память о самом событии утратила актуальность, если, конечно, она не связана с чем-то более для тебя важным. Острый предмет, колючий предмет, обманчивый вид - это маркеры, понимаешь?
– Веник снова пытался ввинтить в мой мозг нечто заумное, и я заметил, как он, вечно мрачный, вдруг оживился, как загорелись азартом его глаза. Это была его тема. Это явно то, что не давало ему покоя, о чём думал ночами; что, подойдя к краю жизни, пытался осмыслить. Для него это было не менее важно, чем та сделка, ради которой он отмахнулся от нашей дружбы, не подал руки.
– Это маркеры, - продолжал Веник, - хранимые и применяемые тобой на бессознательном уровне. Их множество, они повсюду: всякое качественное прилагательное - это маркер. В итоге все твои знания о людях, о мире превращаются в некий набор оттисков. Да, по своему усмотрению ты можешь что-то корректировать - дополнять, сгущать и осветлять краски, даже инвертировать цвета, но твой мир постепенно и неуклонно упаковывается в компактный, удобный, всегда готовый к применению универсальный штамп.
Мне оставалось лишь кивать и поддакивать. Штамп, так штамп. Пусть будет, мне-то что.
– Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось...
– вдруг вдохновенно продекламировал Веник.
– Здесь у Пушкина Москва - это набор маркеров - штамп, понимаешь? Это множество в одном! Всё, что ты знаешь о городе, оно всё здесь разом!..
– Веник вдруг запнулся, осунулся, погрустнел.
– Так же и жизнь, - выдавил он совсем уж печально.
Мне захотелось его немного подбодрить:
– Я говорю - Веник, подразумеваю сухопарый, небритый клубок противоречий, шастающий по лесу неведомо зачем.
Он натянуто улыбнулся:
– Да, наверно. Это твой личный образ, твоя обо мне память...
Веник взглянул на часы, на начинающее сереть небо.
– Всё-таки, тебе не надо туда ходить, - выдохнул он.
– И знать ничего не надо. Ради твоего же блага.
– Да ладно, - отмахнулся я.
– Не пей, Иванушка, из лужицы - козлёночком станешь!
– Козлом!
– с какой-то особенной интонацией уточнил Веник и снова полез в свою волшебную сумку.
Меньше всего я думал о том, что Веник вручит мне строительную каску с фонариком, но он это сделал, и у меня не нашлось слов, чтобы выразить своё восхищение.
В катакомбах оказалось довольно прохладно, как бывает в морге или глубоком погребе, но неожиданно сухо. Обычно липкий мел не приставал к подошвам, и это вселяло определённый оптимизм. Веник почему-то прошёл мимо двух первых комнат, даже не посвятив в них фонариком.
– Слушай, ты прёшь напролом. Тебе не интересно, что там?
– спросил я, заглядывая в пропущенные помещения.
– Там пусто, - сказал Веник.
– Не отставай, а лучше иди к выходу.
– Ага, щас! Капитан Очевидность!
– я ускорил шаг.
Помещений оказалось не так много, как рисовало воображение: семь комнат по разные стороны от основного коридора. Был ещё узкий коридорчик, ускользающий куда-то вправо, но до него мы не добрались - Веник, похоже, нашёл, что искал.
Трухлявые бревенчатые стены, полуистлевшие ящики, сваленные грудой, а в углу, полусидя, скелет в кепке, в пиджаке, в галифе и кирзачах.
С минуту Веник разглядывал его, как старого знакомого; после присел, обшарил все карманы, вынул кожаное портмоне и, на вид серебряный, портсигар, поддел крышку остриём ножа.
– Что там?
– спросил я, заглядывая через плечо.
– Работает!
– снова невпопад ответил Веник.
Я подумал, что речь о портсигаре, но щенячья радость в голосе Веника сбивала с толку.
– Что работает?
– При инкарнации можно полностью сохранить память, - сказал Веник.
– Веник, ты шо совсем тю?! Мы прошли полмира, чтобы поглазеть на эти кости?! И за эти смотрины я дома должен выслушивать хай?!
– Я шёл за уверенностью, Жора! Ты согласился мне помочь. Лучше познакомься с моим прошлым воплощением, - добавил он, указывая на мертвеца.
– И, кстати, забери свой клад: он в вещмешке у него в головах.
– Веник, у меня есть знакомый психиатр. Лечит хорошо, берёт умеренно. Пойдём к нему прямо сейчас.
Вместо ответа Веник протянул мне ту самую бумажку, что показательно запихивал в карман.
– Сверь данные, - сказал он и тут же принялся поджигать таблетку сухого спирта.
Пока я боролся с подгнившим портмоне, пока извлекал из него бумаги покойного, Веник бросил в стеклянную плошку горящую таблетку, сыпнул туда щепотку порошка из портсигара. Запахло корицей и жжёным сахаром.