На Золотой Колыме. Воспоминания геолога
Шрифт:
Медицинская служба Дальстроя сразу повела серьезную борьбу с этим недугом. Противоядие против него нашлось на месте. Это была хвоя кедрового стланика, содержащая большое количество витамина «С». Мелко нарубленная, залитая горячей водой, она выделяла наряду с прочими веществами необходимый витамин. Эта горьковато-кисловатая жидкость со своеобразным вкусом и запахом стала могучим целительным средством против грозного недуга, ежегодно уносившего большое количество человеческих жизней. Интересно, что средство это давно было известно старателям-таежникам, но как-то не получило широкого распространения. Большой заслугой медслужбы Дальстроя было то, что она воскресила и в обязательном порядке внедрила этот
Прибытие в Оротук. Дальнейший путь
До Оротука мы добрались только 28 нюня, т. е. через девятнадцать дней после выхода из Хатыннаха.
Поселок Оротук находится на правом берегу Колымы, а наш дальнейший путь пролегал по левобережью.
Однако нужно было познакомиться с местными властями и попытаться найти проводника. Поэтому, мне и Успенскому пришлось перебираться на другую сторону. По узенькой тропке мы направились к берегу Колымы. Тропка привела нас к небольшой заводи, куда, судя по следам, приставала лодка. Сейчас там было тихо и пустынно. В течение получаса нарушали мы истошным криком тишину знойного летнего дня и время от времени стреляли в воздух. И вот наконец от противоположного берега отчалила лодка с двумя людьми. Один из сидевших в лодке был вооружен и оказался стрелком ВОХРа (внутренней охраны). Стрелок сообщил нам, что около Оротука было задержано несколько беглых лагерников — «беглецов», как их здесь именуют, и рекомендовал, принять меры предосторожности против посещения этих незваных гостей.
На лодке мы быстро переехали Колыму и остановились в протоке, около которой расположен Оротук. Я бывал в этих местах в 1932 году, и мне интересно было посмотреть, какие изменения произошли здесь за три года.
По узенькой тропинке поднялись мы на высокую залесенную террасу и после десяти-пятнадцати минут ходьбы вышли на большую поляну со следами свежей порубки.
На поляне высилось новое здание длиной около пятидесяти метров. Около него, утопая в облаках густого едкого дыма, спасаясь от комаров, стояло, десятая два низкорослых якутских коров с телятами. Морды телят были закреплены дощатыми тисками для того, чтобы они не сосали своих мамаш. Это был недавно выстроенный колхозный скотный двор. Маленькая якуточка при виде нас поспешно скрылась в дверях низенькой хибарки, но скоро выглянула оттуда и с любопытством стала нас рассматривать. На наш вопрос, где находятся школа и фактория, она ответила, показывая рукой куда-то в сторону: «Бу (там) школа, фактория — одна компания».
Идя по тропке в указанном направлении, мы примерно через километр хода по густой тайге вышли к «одной компании». Школа и фактория действительно находились почти рядом, на расстоянии каких-нибудь ста метров одна от другой. Это были два новых деревянных здания, причем не бараки таежного типа, а добротно выстроенные помещения. Я припомнил, как в 1932 году наши партии внесли свою посильную денежную помощь в строительство этой школы, и с особым любопытством стал рассматривать ее. Все в ней оказалось в полном порядке, за исключением того, что окна вместо стекол были затянуты кусками белой материи.
В фактории нас приветливо встретил ее заведующий Паколин, высокий чернявый человек, лет под сорок, с чуть заметной косинкой темных наблюдательных глаз. Он давно уже работает в таежных торговых организациях и вот теперь приехал поработать на Колыме, о которой так много наслышался. Вскоре подошел секретарь сельсовета Костя Андреев, молодой белобрысый парень, веселый и подвижный; он быстро согласился выделить нам проводника-каюра.
Паколин пригласил нас к себе в дом. Нашлась и заветная чарочка. Правда, закуска была довольно скудная: фактория сидела без сахара, соли, муки, крупы и других необходимых продуктов.
После обеда Костя Андреев пошел подыскивать каюра, а мы с Успенским остались у Паколина.
Вечером к фактории стали подходить местные жители. Среди них оказалось много старых знакомых по 1932 году. Лица я узнавал, но имена и фамилии безбожно путал, что вызывало веселый смех и шутки, соли которых я по незнанию языка не разумел.
Костя познакомил меня с нашим новым каюром — Семеном Кривошапкиным. Это был пожилой рослый якут, который, несмотря на свои пятьдесят девять лет, выглядел не старше сорокапятилетнего. Степенный, полный собственного достоинства, он произвел на меня очень хорошее впечатление, и мы быстро договорились. Хорошо было и то, что он сносно говорил по-русски, так что теперь у нас был свой переводчик.
Мы начали советоваться с ним о дальнейшем пути. В нашем распоряжении была карта К. А. Салищева, участника экспедиции С. В. Обручева в 1929–1930 годах, очень схематичная. Я показал Семену, каким путем мы шли, место, куда нам надо попасть, и спросил, может ли он показать, как мы будем двигаться дальше и скоро ли доберемся до места. Он долго и сосредоточенно рассматривал карту, поворачивая ее то так, то этак. Затем, попросив карандаш и бумагу, стал рисовать схему нашего дальнейшего продвижения.
У меня волосы встали дыбом, когда я увидел, каким сложным, запутанным путем придется добираться нам к месту работ. Мы уже сделали огромный крюк, а впереди намечается еще больший. От Оротука надо идти до Ухомыта и подниматься вверх по нему, а затем по Бёрёлёху до жилья якута Ильи Балаторова, у которого есть лодка. Переправившись на противоположную сторону, мы должны идти вниз по Бёрёлёху, а затем подниматься по Аян-Юряху.
Я спросил, есть ли возможность сократить путь. Кривошапкин отрицательно покачал головой. Через Бёрёлёх с нашим грузом мы сможем переправиться только около юрты Балаторова. Что касается срока прибытия, то дорога займет по меньшей мере полмесяца.
Итак, наш маленький отряд увеличился на одного человека и на одну лошадь. У Семена был свой красавец конь, богатырь светло-серого цвета, похожий на одного из васнецовских коней. Между прочим, все якутские лошади имеют белесую окраску в отличие от наших «материковских», разномастных.
Кривошапкин попросил на сборы два дня. Пришлось согласиться. А пока что в наш лагерь приходили целые толпы посетителей. Мужчины и женщины, старики и молодежь в одиночку и группами с утра до вечера толпились у нашей палатки. Мы не могли, разумеется, оставить гостей без угощения. За эти два дня нашим продуктам, в особенности сахару и муке, был нанесен серьезный ущерб, а мы и без того переживали жесточайший продовольственный кризис.
Иногда фортуна повертывалась к нам лицом. Как-то, проходя по тропе, мы обнаружили небольшую полянку, покрытую рассыпанными зернами чечевицы. Мы тщательно собрали ее вместе с мхом. Поскольку чечевица тяжелее воды, ее очень быстро отсортировали, промыв в лотке. Полянка «подарила» нам около пяти килограммов питательного вкусного продукта.
Как впоследствии выяснилось, чечевицу нечаянно рассыпали стрелки ВОХРа, у которых ее много. Они заходили к нам в гости и на мой вопрос, не согласятся ли они сменять свою чечевицу на урюк, консервированное молоко, компот и прочие вкусные, но не сытные вещи, ответили восторженным согласием. По словам начальника охраны, он вообще не потребляет этой «гадости», которую неведомо зачем включили в норму. И вот тут-то мы сделали крупнейший тактический просчет. Мы угостили их в числе прочего прекраснейшими пирожками, начиненными смесью чечевицы с мясными консервами. Отведав их, стрелки осознали свою ошибку и под разными предлогами отказались от мены.