Набат. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Не попадёте. Там опасно. Там басмачи, много басмачей. Поезжайте на Магиан, там есть красные сар­базы.

— Что у вас происходит?

— Если скажу, казий прикажет отрезать мне голо­ву. Уезжайте. Вы большевики, для нас, бедняков, хоро­шие люди, и будьте потому живы. А у нас и разговари­вать нельзя. Чуть слово скажешь — и... О большевиках даже заикнуться не дают — всюду подслушивают.

Горец не учел, что никто из путников дороги в Ма­гиан не знал. Даже всезнайка Алаярбек Даниарбек ра­зинул рот, когда увидел, что главная тропа разбивалась на склонах пологих гор на десятки малых тропинок и дорожек. Получилось так, что поздним вечером всадни­ки карабкались среди скал и пропастей, выбившись из сил и потеряв всякую надежду найти путь на Магиан. Вернуться назад они не смели. Оставалось гнать коней вперёд.

Похолодало. В прорези чёрного ущелья выросла ост­роконечная громада снежного пика Хазрет Султана, порозовевшая в гаснущих лучах заходящего солнца. Тропинка переходила в узкий балкон — овринг, приле­пившийся к почти вертикально падающему в бездну боку скалы.

— Прежде чем ехать, надо покричать, нет ли кого за поворотом, иначе не разъехаться, — запротестовал Ала­ярбек Даниарбек и, сложив ладони рупором, хотел уже крикнуть что есть духу, но доктор резко остановил его:

— Ты что же? Хочешь разбудить горы и привлечь на наши головы бандитов?

Недаром опытные мусафиры-путешественники утверждают: «Нарушившие обычаи гор попадут в беду». Конечно, прав был многоопытный проводник и путешественник Алаярбек Даниарбек. На обязанности каждого вступающего на овринг лежит призывными возгласами определить, не находится ли впереди всадник или караван ослов. Тропинки, проложенные по головоломным балконам над пропастями, обычно так узки, что разъ­ехаться нет возможности. Нельзя и повернуть назад. И тогда остается бросать жребий, кому жертвовать живот­ными, и попросту сталкивать их в пропасть, чтобы дать возможность пройти людям. Но доктор имел основание, когда не разрешил кричать. Горы стали враждебны, опасность подстерегала на каждом шагу.

Овринг делался всё уже. Местами на тропинке едва умещались копыта коней, а нога всадника и плечо тер­лись с холодящим кровь скрипом о скалу. Далеко внизу, в синих тенях, падавших от противоположной стороны ущелья, поблескивала вода медлительной речки, тихо струившейся по чёрным камням.

— По этому оврингу добрые люди не ходят, — ворчал Алаярбек Даниарбек.

Он шёл пешком, ведя своего Белка в поводу, под предлогом, что городская лошадь не привычна к горным крутизнам.

— Да, эта дорожка — вредная дорожка. Теперь я знаю, куда она ведёт. Это дорога опиума и золота, индийского чая и всяких других воровских товаров из Афган, из Читрала. Если кого встретим из «добрых куп­цов», не нужно тратить с ними времени на разговор и просьбы.

Лошадь Мирзы Джалала споткнулась и увязла ногой в щели. Тихий визг прорезал тишину ущелья. Словно отчаянно кричала женщина тонким голосом. Кричал Мирза Джалал, цепляясь за гриву повалившейся на хворостяной настил овринга лошади. Казалось, вот-вот она с всадником рухнет в бездну. Сидеть в таких случаях надо на лошади неподвижно, а Мирза Джалал отчаянно суетился в седле, и лошадь вся дрожала и жалобно хра­пела, потому что всадник мешал ей подняться.

Ужас заключался в том, что к висящей над бездной лошади, к всаднику невозможно было подойти. Тропин­ка шла по старому оврингу, ветхому и местами развали­вающемуся. Здесь когда-то, очень давно, горцы, исполь­зуя выступы и расщелины в скале, сделали из дреколья подпорки и подмостили их для устойчивости камнями. Сверху сделали мостики, постелили сучья и траву, засы­пали песком и мелким щебнем. Жидкий мостик, лепящийся на огромной высоте вдоль обрыва, был проложен зигзагами вдоль пластов горных пород и достигал шири­ны едва один-полтора аршина. Лошадь, инстинктивно боясь зацепиться вьюком или ногой всадника за скалу, старалась ставить копыта на самый край овринга, а здесь чаще всего потоки талой воды, падающие глыбы камня повреждают настил. Обычно ежегодно карниз починялся горцами, но за годы басмачества горные тропы запустили. Карниз обветшал, стойки прогнили, и на каждом шагу Алаярбек Даниарбек покрикивал: «Смотри глазами! Не торопись!» И сейчас, когда лошадь Мирзы Джалала оступилась, он, не трогаясь с места, начал спокойно распоряжаться.

— Лошадь умнее тебя, проклятый, отпусти поводья! Лошадь найдёт дорогу. Не шевелись, ты, дурак из дура­ков, если дорога тебе жизнь. Не дергай за повод. Замри, иначе кости твои сожрёт река!.. Не дыши, проклятый, смотри, какой конь погибает... Наклонись налево к стене утеса, говорят тебе, осторожней. Так! Вынь ноги из стре­мени. Сползай!.. Сползай!» Чудо совершилось, к Мирзе Джалалу вернулось самообладание, и он нашёл в себе силы с величайшими предосторожностями слезть с лоша­ди на карниз. Он стоял, прижавшись к утесу. Настил ходуном заходил под его ногами, когда конь стал подни­маться, вытягивая ногу из щели.

Двинулись дальше.

Ущелье сузилось, и стало совсем темно, но впереди, в промежутке между отвесными мрачными утесами, ярко светился зеленым светом склон пологой горы.

— Ну, конец мученьям! — Но радостный возглас за­стрял у доктора в горле. Как раз на повороте тропинки, загораживая просвет в скалах, выросла фигура всадни­ка. С минуту конь точёными ногами, словно танцуя, ша­гал, едва касаясь настила овринга.

Всадник остановился. Он был одет с нарочитой пыш­ностью, мало вязавшейся с тяжёлой горной дорогой и суровым пейзажем. Голову его венчала белая чалма, больше похожая на индусский тюрбан, с плеч ниспадал роскошный шёлковый халат голубого цвета с пёстрой отделкой, сапоги красного сафьяна упирались в позоло­ченные стремена. В сочетании с блестящей сбруей коня эта великолепная фигура казалась выхваченной из экзотической сказки. Но на доктора и его спутников всадник произвел зловещее впечатление — из рамки пышных одежд на них с холодным любопыством смотрели зеленоватые равнодушные глаза на изрытом оспой скуластом лице, желтизна которого особенно подчерки­валась курчавой бородкой. Усмешка искривила губы это­го человека, и он, не поворачивая головы, крикнул по-фарсидски показавшемуся из-за его спины другому всаднику:

— Я говорил, Синг, собаки попадутся!

Не сводя глаз с растерянного лица доктора и его спутников, он не торопясь начал передвигать по поясу маузер, одновременно растёгивая деревянную кобуру.

Внезапно лицо пышного всадника исказилось грима­сой, он нелепо взмахнул руками и вместе с конем со­рвался с овринга вниз, в зияющий провал. Только тут до сознания Петра Ивановича дошел звук выстрела. Он с недоумением посмотрел на судорожно сжатый в своей руке старенький наган — доктор мог поклясться чем угодно, но он не помнил, как вынул пистолет, как вы­стрелил. Он перевёл взгляд на дорогу. В нескольких шагах, почти на том же месте овринга, стоял другой, весь увешанный оружием, всадник, по-види-мому, тот самый Синг, к которому только что обращался незна­комец.

Мгновенно подняв коня на задние ноги, Синг с не­постижимой ловкостью повернул его кругом и молние­носно исчез за скалой.

Молчание нарушил Алаярбек Даниарбек.

— Что случилось? Почему мы остановились?

Он стоял посреди тропинки, и дрожь пронизывала его тело. Лицо побледнело, из-под чалмы стекали по щекам крупные капли пота.

Мирза Джалал провел руками по лицу и бородке и пролепетал:

— О-оминь! — Губы у него прыгали. Щёки приняли мертвенно серый оттенок. Глянув в пропасть, он сел па тропинку, закрыв лицо руками.

— Кровь, я вижу кровь, — шептал он. — Зачем вы это сделали?

Всё ещё дрожащим голосом, но с явным презрением Алаярбек Даниарбек процедил сквозь зубы:

— Хорошо, что кровь не на твоей груди, Мирза Джалал.

— Какая ошибка... Стреляли?.. Теперь они нас всех перережут...

Никто не смотрел вниз, да и едва ли можно было там что-нибудь разглядеть — дно ущелья погрузилось в сум­рак, и оттуда медленно поднимался ватными клочьями зеленоватый туман.

Люди, сопровождавшие погибшего, могли перестре­лять всех участников похода на узком балконе, как куро­паток. Но оказалось, что за поворотом скалы на овринге и на широкой тропе, извивавшейся по пологой груди зеленой горы, никого нет.