Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— Увы, из-за этого… Наполеончика… мы шесть лет прозябаем вдали от родной Турции… И вот, здравствуйте. Опять Энвербей взгромоздился на своего осла, чтобы погонять нами…
— Тсс… Что он там еще говорит?
В другом конце комнаты два чалмоносца с длинными бородами и с величественной осанкой шептались о другом.
— Домулла, что он говорит о великом Туране?
— Э, не стану я целовать ему ног ради его Турана. Чтобы он, как злодей эмир Музаффар, явился на Кафирниган терзать и мучить горный народ. Опять кровь, тюрьмы, плетки… Ну нет…
— Пусть сунутся… Но, домулла, послушаем.
В третьем углу тоже шептались.
— Ну, когда мышам нечего делать, — едва слышно шевелил губами похожий на лавочника джадид, — они отправляются почесать кошке за ухом и…
— Я не дам ни копейки за этого зятя халифа… куда он прет в полководцы, — в тон ему шипел известный всей Бухаре любитель перепелиных боев Баба Сейфимурад. — Если нет лошади, и осел — лошадь.
— Он тянет руку к вакуфным деньгам. Нет, вакуф — это дело божье.
А оратор совсем охрип. Свирепо он взмахнул рукой, точно отрубил:
— К оружию!
Энвербей ждал рукоплесканий, возгласов восторга, восхищения.
Но в комнате все молчали. Спертый, насыщенный вонью оттаявшей в тепле грязи на калошах и сапогах воздух мешал свободно дышать. Многие кашляли, задыхались…
Из-под насупленных бровей Энвер рыскал глазами по лицам сидящих вдоль стен гостей. Странно! Он видел только застывшие, непроницаемые маски.
Волоча по ковру ноги, зять халифа пошел на почетное место и неуклюже сел на тюфячок. Он опустил веки и, казалось, погрузился в дремотное состояние. Когда хозяин поспешно протянул ему пиалу с чаем, он не заметил или сделал вид, что не заметил.
Молчание действовало гнетуще. Все даже шевельнуться не решались, лишь бы не привлечь к себе внимания. Каждый боялся, что ему придется начать говорить первому.
Где-то вдалеке слышался тонкий звук сурная и хоровые выклики. На лицах появилось любопытство. Прыщавый Хаджи Акбар громко засопел. Зять халифа стремительно поднял голову и, резким движением проведя рукой по стрелкам усов, сказал:
— Ну, вот вы… вы хотите сказать?
Но Прыщавый меньше всего рассчитывал выступать первым. Он быстро убрал улыбку с губ и, запинаясь, протянул:
— Нет… те… я говорю, где… те… те… те… свадьба…
И больше выжать он ничего из себя не смог. Он, как говорится, так и не решился извлечь словесный меч из своих ножен.
Снова наступило молчание.
Сурнай пел, удаляясь. Чуть слышны стали крики провожатых жениха.
Повернув голову к Арипову, Энвербей сказал:
— Сколько солдат? Пулеметов? Орудий?
— Э? Что? — испугался назир.
Плечи Энвербея вздыбились.
— Сколько у партии «Иттихад» людей? Вооруженных? Армия? Когда вы рассчитываете… поднять меч? Нельзя откладывать… Будет поздно.
Многие вздрогнули. Бледность разлилась по лицам. Сердца замерли. Все присутствующие лелеяли мечту жить без большевиков, жить тихо, мирно, без помех. Но как-нибудь так, без усилий, без борьбы, само собой. А тут? Выступать, воевать…
И тогда, не поднимаясь с места, заговорил державшийся до сих пор в тени Рауф Нукрат.
— Да будет воля всевышнего! Поздно, да, уже поздно, господин. Ваши уста изрекли истину. Поздно!
— Как? Поздно? — растерялся зять халифа. — Я не говорил «уже поздно», я говорил «будет поздно».
— Уже поздно.
— Объясните.
Опершись ладонями о широко расставленные колени, назир вкрадчивым голосом произнес:
— Сегодня мы побеседовали с одним из презренных. Нам попался один из большевиков-отступников… Письмо на него получили большевики, что он «двуликий»… Скажем, мы постарались насчет письма. Ну, они очень его защищали, но он оказался в наших руках. Мы с ним побеседовали ласково… с теплотой… даже с горячим сочувствием и вниманием… хэ… хэ… — Он зловеще захихикал. — Ну, от горячей дружбы кто не растает… хэ… хэ… и он…
— Кто? — визгливо спросил Якуб-заде. Лицо его позеленело.
— Юнус Нуритдинов из голодранцев… он в проклятой Красной Армии… состоял, животное… До того развратился душой… отступник, — от ярости назир начал задыхаться, — ну, теперь он… Мы его… огоньком… вот язык и развязался… Сейчас ему из спины ремни вытягивают… Он еще не так заговорит, если… не подохнет.
— Что он сказал? — яростно спросил Арипов.
— Проклятый сказал… — Тут последовала многозначительная пауза. — Сказал, что они… большевики, все знают… Про нашу подготовку знают… про наши мысли знают…
Ужас мелькнул в глазах гостей. Им не надо было объяснять, о каких мыслях шла речь. Страх незримо вошел в михманхану, и даже Энвербей побледнел.
Рауф Нукрат невозмутимо продолжал:
— Им известно все… И, велика милость аллаха, премудрый бог заставил большевиков отдать нам в руки их же человека… этого Юнуса, преданного им душой и телом… хэ… хэ…
Он снова помолчал, но никто не пытался открыть рот, так неожиданная весть перепутала у всех мысли.
— Они все знают. Им донесли изменники. Да, да, изменники делу великого Турана, да покарает их аллах! Они знают смысл великой миссии зятя халифа, они знают, что воины ислама, собранные нами под видом милиции, готовы.
Весь пронизанный внутренней дрожью ярости Арипов громким шепотом выдавил из себя:
— Вы… вы… врете, сын праха… вы запугать нас хотите.
Лицо Рауфа Нукрата, обрюзглое, отвратительное, повернулось к нему. Все увидели, что оно искажено, но не злобой, нет, — страхом.
— Пойдите в город. Сейчас же пойдите… Клянусь, вы увидите… Кто стоит на охране банка?.. Ни одного нашего. Кто на страже ворот? Кто на телеграфе, кто на станции, кто на дороге? Они, всюду они — большевики, рабочие, ремесленники, батраки!.. Мы без крыльев, без перьев. А кто виноват? Вы, вы, военный назир, виноваты. Вы лавочник, а не военный назир. «Если шах не хочет дать сокровища для войска, то войско не хочет браться за меч!» Кто клал себе военные деньги в карман? Вы! А наши воины ислама залезли под одеяла и дрыхнут… Станут они на голодный желудок воевать!