Набат. Книга первая: Паутина
Шрифт:
— Зять халифа у себя, почивает.
Только этого не хватало. Иди теперь, проверяй — дома ли Энвер или улизнул? Да и кто давал полномочия ему, Сухорученко, заниматься такими делами? Кто его знает, а вдруг зять халифа спокойно спит. Ловкачи! Никуда не денешься: народ хитер. Оставили в дураках.
Далекий звук винтовочного выстрела скользнул в порыве ветра над низкими крышами города.
— А-а! — прохрипел Сухорученко. Он вскочил на коня и, подняв его на дыбы, обрушился на всадников. Их словно разметало перед ним…
Давно уже Файзи вышел из опиекурильни. Долго он шел. И медленные, неуверенные шаги его отражали медленное, неуверенное течение его мыслей. Два начала боролись в его мозгу.
Клятва, данная в день гибели сына, — оставить все, отбросить все, уйти в себя, предаться мыслям о смёрти, уйти во тьму вечной ночи безропотно, без борьбы.
А с другой стороны — ясные, полные жизни, борьбы, горения слова командира с суматошными глазами, с голосом острым, словно удар молнии, раздиравшим свинцовую пелену, сковывавшую его мозг.
Там — яма, мгла, прозябание…
Здесь — жизнь, борьба.
И вдруг Файзи остановился от неожиданной мысли: «Да ведь все же яснее ясного, все решено».
Он побежал. Бежал, неловко выбрасывая больные негнущиеся ноги, размахивая руками, бормоча, говоря сам с собой: «Скорее! Надо успеть! Не поздно ли?» Запыхавшись, он остановился, сдерживая бешено мечущееся сердце. Он смотрел в прорезь между теснящимися домами и видел черное беззвездное небо, белесые облачка, местами порозовевшие.
Поздно! Рассвет! Он не успеет. Ну конечно, теперь ясно. Враги обманули русского командира. Он ждет их у Каршинских ворот, а они прямо из сарая Поястона убегут через Самаркандские. Как он раньше не догадался?
Файзи ничего не слышал, кроме своих слов и шлепания каушей по мерзлой глиняной корке, покрывавшей уличную грязь. Ноги его не слушались. Задыхаясь, он прислонился к чьей-то калитке и огляделся. В глубь города уходила, стесненная домами, почти прямая Самаркандская улица. В небе все так же низко мчались светящиеся облака, но теперь они были уже белые, а не розовые.
Все помутилось в мозгу Файзи. Значит, сейчас не утро, значит, это отблески факелов… Он не успеет добежать до дома командира. Нет, нельзя уходить с улицы, нельзя. Он уйдет — и враг уйдет. Нельзя…
Откуда возникла такая мысль? Он И сам не понимал.
Кто там? Вдали, в самом конце улицы, что-то зашевелилось. Как будто всадник выехал из-за угла. Да, остановился, смотрит. Похоже, проверяет — свободна ли дорога… Соглядатай… Тот, в опиекурильне… не зря болтал… А вот и еще всадники, два, три… Ого, сколько их…
— Дод! Дод! Мусульмане! Люди! Дод, бидод! Караул!
Мечась по улице, Файзи колотил в двери, ворота и кричал: «Дод! Караул!» Откуда и голос взялся.
Он кричал так неистово, стучал так громко, как стучали и кричали в восточных городах, когда грозила народу беда, когда народ надо было поднять на борьбу. Так кричали, когда враг приближался к стенам города, грозил жизни и свободе людей, чести жен и дочерей, имуществу. Так было тысячи лет, когда на Бухару надвигались полчища Искандера, Чингисхана, Тимурленга. Так вспыхивали крики, вопли целых кварталов. Жители мгновенно вскакивали, хватали все, что было под рукой и чем можно было драться, и выбегали на улицу. Женщины кидались на крыши и поднимали устрашающий вой.
Не успели замеченные Файзи всадники проскакать и половины улицы, как все дома ожили, заревели, завопили… С криком, не разобравши, в чем дело, выскакивали на холод, на мороз люди в одном исподнем, с дубинками, кетменями, топорами. Сонные, ничего не понимающие, они бегали по улице, искали виновника смятения, спрашивали друг друга: «Где разбойники? Где воры?» Было уже немало случаев, когда, несмотря на окружающую Бухару средневековую стену, в город проникали подосланные эмиром банды Джаббара-курбаши — грабить жителей, убивать из-за угла, угонять лошадей.
— Бей их! — кричал Файзи, протягивая руки навстречу мчавшимся всадникам. — Бей их! Они враги людей живых!
— Бей их! — кричали поднятые с постелей бухарцы, преградив путь всадникам.
— Стой, во имя бога живого! Стой, предатели!
Но всадники налетели, сбили с ног Файзи, швырнули наземь силой напора конских широких грудей еще несколько бухарцев, потоптали их и, прорвавшись через толпу, промчались по темной еще улице к Самаркандским воротам.
Бухарцы смирны, пока их не задели. Но уж если задели…
С воем ярости они кинулись за всадниками.
Файзи приподнялся на локте, но встать не смог. Он глянул вдоль улицы, где скрылись всадники и преследователи. Голова его закружилась, и он стал медленно-медленно проваливаться в бездну.
И где-то в бездне он услышал знакомый голос:
— Э, да это наш друг Файзи!
А всадники прорвались через толпу и подскакали к Самаркандским воротам.
— Что случилось? — спросил Энвербей. Он был напуган.
— Не понимаю, — пробормотал Рауф Нукрат прерывающимся голосом, — откуда они взялись!
— Мы в ловушке! — простонал Энвербей. — Нам не откроют теперь ворота.
— Ворота открыты. Я позаботился.
Ворота стояли открытые настежь, и в светлом прямоугольнике виднелись ровные, белевшие инеем поля с черными метлами голых деревьев.
В темных углах под круглыми башнями ворот копошились фигуры, шла возня, слышались стопы, хрип, от которых пробегал мороз по коже.
Не мешкая ни минуты, Энвербей проскакал в ворота. Со стены грянул выстрел, и взвизгнула совсем близко пуля. Пригнувшись к седельной луке, Энвербей погнал коня по твердой дороге. За ним скакали его спутники.