Набат

Казалось, ничто не изменилось за этот бурный трудный военный год в замке графа Кочубинского. Как и в прошлый май, духмяно и сочно цвели пионы на клумбах, а на аллее, бегущей к озеру, буйствовал жасмин. По-прежнему в озере плавала пара лебедей, а по ночам у криницы, укутанной черемухой, пел соловей.

Природа оставалась неизменной, и ни соловью,

ни лебедям не было дела до того, чем занимался в лесной тиши новый хозяин замка, тридцатичетырехлетний доктор Артур Хассель, биолог и врач-психиатр.

В мрачноватой большой комнате нижнего этажа, казалось, тоже ничего не изменилось, лишь над камином, где еще год тому назад громоздился портрет диктатора Юзефа Пилсудского, теперь висел портрет Адольфа Гитлера. Артур Хассель не любил каминную, особенно летом, за ее мрачный вид. Зимой она казалась светлей, особенно когда за окном сверкает снег, а здесь, в камине, потрескивают сухие березовые дрова. Но летом Хассель редко заглядывал сюда. И своего гостя - оберфюрера Шлегеля он принимал в беседке, сооруженной на искусственном островке, в самом центре озера. Крепкий мускулистый человек, круглолицый, с крупным подбородком и большими серыми глазами, настороженно посматривающими из-под широких полей шляпы, доктор Хассель скорее был похож на жокея, чем на ученого. Впрочем, и одежда на нем была жокейская: галифе, заправленные в блестящие коричневые голенища сапог, замшевая куртка и стек, с которым Хассель не расставался. Он ходил по двору замка и парку широко, горделиво вскинув голову, и похлестывал по голенищу стеком. Отведали его стека и подопытные пациенты из числа военнопленных из лагерей смерти и гетто. Их доставляли сюда в закрытых автомашинах в полное распоряжение доктора, как доставляют в лаборатории подопытных кроликов и собак. Содержали их под усиленной охраной в цементированных подвалах, где раньше граф Кочубинский хранил всевозможную снедь.

Свои эксперименты над людьми доктор Хассель хранил в строжайшей тайне. Только самым близким друзьям он доверительно сообщал, что работает над проблемой, одобренной и горячо поддержанной самим фюрером, что его открытия связаны с будущим великой Германии. Лаборатория доктора Хасселя имела кодовое название "Д-333" и подчинялась, как ни странно, не службам Гиммлера, а ведомству адмирала Канариса, короче говоря, военной разведке, так называемому абверу. Конечно же, и руководитель СД Вальтер Шелленберг, и его непосредственный начальник Эрнст Кальтенбруннер были осведомлены о целях и направлении опытов Артура Хасселя. Однако тот факт, что такие важные, ответственные исследования ведутся под эгидой абвера, настораживал службу имперской безопасности, порождал некоторую ревность. И чем строже Хассель держал свои опыты в тайне, тем сильнее разгоралось любопытство руководителей СД: им хотелось хотя б одним глазом заглянуть в лабораторию, расположенную в замке графа Кочубинского. Само собой разумеется, что удобней всего это было сделать через тамошнего, то есть беловирского, начальника СД, который находился если и не в дружбе, то, во всяком случае, в добрых, даже приятельских отношениях с доктором Хасселем. В обязанность оберфюрера Шлегеля не только входила охрана замка Кочубинского, но и поставка доктору Хасселю живого "товара" для его "научных" экспериментов. И хотя самоуверенный доктор в душе с некоторым высокомерием и даже пренебрежением относился к эсэсовцам, все же обстоятельства вынуждали его если и не сближаться на короткую ногу, то уж, во всяком случае, не портить отношения с местным руководителем СД и полиции. Тем более что сам оберфюрер, несмотря на свой надменный характер и крутой нрав, проявлял особое расположение к герру доктору. То пришлет охотничий трофей - сам Хассель не увлекался охотой и от приглашения Шлегеля составить ему компанию категорически отказался, - то сам пожалует с очередной партией "полуфабрикатов", как он называл "живой товар", поинтересуется, не нуждается ли в чем-либо герр доктор. Через полгода они уже были на "ты", правда, после нескольких рюмок шнапса, притом инициатива дружеских возлияний всегда исходила от оберфюрера, который был на несколько лет старше Хасселя.

Сегодня, доставив в замок очередную партию "живого товара" в количестве шести человек - пять девушек и один мужчина: таков был заказ доктора, - Шлегель решил попытаться заглянуть в "святая святых", в лабораторию. Неделю тому назад оберфюрер приглашал доктора присутствовать на очередной карательной операции против партизан в деревне Влоснево. Хассель вначале дал согласие, хотя и без особого энтузиазма, и потому Шлегель, желая блеснуть перед коллегой, собственноручно

составил сценарий жуткой трагедии, разыгравшейся потом во Влоснево. Но когда накануне операции он позвонил доктору, чтобы напомнить, что завтра придет за ним специальная бронированная автомашина, Хассель вдруг наотрез отказался ехать, даже не выставив никакой мало-мальски убедительной причины: просто его подобные зрелища не интересуют. Шлегель выразил сожаление, но не обиделся, а проведение операции поручил гауптману.

На остров они плыли вдвоем на небольшой лодке. Хассель сидел на веслах, Шлегель - на корме. Лодка плавно скользила по спокойной, зеркальной глади озера, в которой отражалось синее-синее небо и величавые вершины прибрежных сосен да сверкали золотистые блестки лучей. Хассель как всегда был строг и сосредоточен. Он греб молча, легко, бесшумно погружая весла в воду. А Шлегель не хотел молчать, не за этим он сюда приехал. Заговорил, щуря маленькие свинячьи глазки:

–  Напрасно герр доктор отказался поехать на расправу с партизанами. Вы бы получили удовольствие.

–  Вы думаете?
– отозвался Хассель так, словно спугнули его мысли, и коротко скользнул равнодушным взглядом по розовому упитанному лицу оберфюрера.

–  Великолепное было зрелище. Эту акцию поляки запомнят надолго.

–  Вы думаете?
– теперь уже как будто даже машинально повторил Хассель, но в этой реплике таился глубокий подтекст.

Шлегель с воодушевлением начал рассказывать подробности жестокой расправы над жителями Влоснева. Хассель слушал рассеянно, без всякого интереса, а когда лодка мягко ткнулась бортом о деревянный причал, он негромко оборвал оберфюрера:

–  Достаточно.

"Что-то он сегодня не в духе. Чем-то расстроен", - подумал Шлегель не без огорчения. Настроение окружающих, кроме, конечно, начальства, оберфюрера ничуть не волновало: он привык считаться со своим настроением.

Они вошли в зеленую беседку с круглым плетеным столом в центре и полдюжиной таких же плетеных кресел вокруг стола. Хассель подошел к стоящему на маленьком столике телефону, распорядился:

–  Фрейлейн Герта, прошу вас. На две персоны.

Когда Хассель положил трубку, Шлегель продолжал прерванный рассказ о расправе над крестьянами деревни Влоснево. Хассель недовольно поморщился и сказал уже с явным раздражением:

–  Я же просил вас, оберфюрер, не надо об этом.

Шлегель недоуменно уставился на доктора оторопело-вопросительным взглядом.

–  Я не разделяю подобных методов, - уже мягче, спокойно пояснил Хассель.

–  Вот как?! Для меня это полная неожиданность, - с подчеркнутым изумлением сказал Шлегель.
– Выходит, у нас с вами разные взгляды.

Хассель улыбнулся мягко, снисходительно, без демонстрации своего превосходства:

–  Нет, оберфюрер, у нас одна цель, но разные методы. Я противник неоправданных жестокостей. Впрочем, в этом, вероятно, повинна моя профессия: не забывайте., что я врач. Потому я и сторонник гуманных методов.

–  Вроде доктора Альфреда Розенберга, - беспристрастным тоном заметил Шлегель.
– Но ведь рейхсминистр родился в России. Его можно понять. А вы, если не ошибаюсь, родились в Бреслау.

–  Немножко… ошибаетесь: я из Лигница.

–  Это почти одно и то же - рядом.

–  Значит, доктора Розенберга вы понимаете, а меня, как врача, не хотите понять?..

Хассель явно кокетничал: ему, снискавшему покровительство самого фюрера, никакие Шлегели не представляли опасности. Его непосредственный начальник - маленький, робкий на вид, необщительный адмирал, такой неприветливый и мрачный обершпион, пользовался в государстве такой же властью и влиянием, как всесильный оберпалач рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

–  Я вам не верю, доктор, не верю вашему гуманизму. Вы такой же, как и я. Как все мы, солдаты фюрера. И знаю, убежден: если интересы Германии потребуют уничтожить миллион, десять, пятьдесят миллионов наших врагов - вы не задумываясь исполните свой долг. Рука у вас не дрогнет. И совесть вас не будет мучить. Верно я говорю?
– Хассель смолчал. Он был задумчиво серьезен. А Шлегель продолжал: - Я считаю, что всякий гуманизм, либерализм мы должны искоренять как заразу, которая недостойна истинного немца. Гуманизм ведет к предательству, к измене фюреру и Германии. Сколько было таких примеров! И здесь, у нас. У меня в подчинении служил некий Дельман. Открыто не высказывал, но я чувствовал, что ему не по нутру наша твердость в наведении порядка, в обращении с этим скотом - поляками, евреями, русскими. И что в результате? Изменил присяге, ушел в лес к бандитам и теперь служит у так называемого Яна Русского. Вот к чему ведет гуманизм, либерализм и тому подобное слюнтяйство.