Набат

Шевцов Иван Михайлович

Он говорил резко, безапелляционно, и каждую фразу сопровождал грозным жестом. Потом, после паузы, понизив голос:

–  Кстати, этот Дельман был из ваших.

–  Что значит из наших?
– Хассель вскинул настороженный взгляд на стоящую напротив тучную фигуру оберфюрера.

–  Из ведомства адмирала Канариса. А точнее - из отдела полковника Гелена.

–  Рейнгарда Гелена?
– оживленно переспросил Хассель.
– Вы с ним знакомы?
– упоминание о Гелене сделало Хасселя словоохотливым.

–  Не имел чести.

–  Рейнгард родился в Бреслау. Отец его отставной оберлейтенант Вальтер Гелен. Между прочим, его супруга фрау Шарлотта Агнесса Хелена фон

Зейдлиц-Курцбах доводится мне дальней родственницей. С Геленом я познакомился в тридцать восьмом году у нас в Лигнице. Рейнгард тогда командовал батареей в восемнадцатом артиллерийском полку. В первую встречу на меня он произвел весьма приятное впечатление. По крайней мере, мне он показался человеком гибкого ума и твердых убеждений. В нем чувствовался характер. В сороковом году я снова встретился с Рейнгардом уже в Берлине. В то время он был адъютантом начальника штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера. Фортуна ему улыбалась. И он заслужил ее улыбку. Я убежден: такие, как Рейнгард Гелен, судьбой предназначены для больших государственных дел.

Но судьба тогда еще малоизвестного разведчика не очень интересовала оберфюрера Шлегеля. Тем более что к беседке причаливала лодка с улыбчивой румянолицей фрейлейн на борту, выполнявшей в хозяйстве Хасселя обязанности экономки, секретаря, прислуги и так далее и тому подобное. Она была из тех, о которой поэт сказал "стройна, румяна, круглолица", пышущая задорной молодостью, здоровьем и самыми искренними пылкими чувствами к своему патрону, которого она откровенно боготворила. Герта молча кивнула оберфюреру, одарив его слегка смущенной улыбкой, с привычным изяществом и быстротой накрыла стол, расставив закуски и бутылки с напитками: коньяк, вино, водку, - вопросительно посмотрела на Хасселя.

–  Спасибо, Герта, вы свободны, - кивнул доктор и предложил оберфюреру, провожающему прилипчивым взглядом фрейлейн, садиться за стол.

–  У вас, доктор, отличный вкус, - потирая руки и облизываясь, сощурил масленые глазки Шлегель.

–  О вкусах не спорят, - вяло, не поддержав игривого тона, ответил Хассель, потянувшись к бутылкам.
– Что будем пить?

–  Коньяк? Французский? Великолепно!.. Хассель налил гостю коньяку, себе рейнского вина. Поднял бокал, изучающе уставился на Шлегеля, сказал:

–  Ваше здоровье, оберфюрер. Желаю в следующий ваш приезд видеть вас бригаденфюрером.

И хотя слова Хасселя содержали увесистую долю иронии, тщеславный оберфюрер принял их за чистую монету и был приятно польщен.

–  Благодарю, сердечно благодарю, герр доктор. Будем надеяться: уже сделано представление на бригаденфюрера. Я очень польщен, но мне хотелось бы первую рюмку выпить за нашу победу там, на Востоке, за победу в новой летней кампании, которую готовит наш фюрер.
– Шлегель сделал многозначительное лицо, стараясь показать, что ему кое-что известно о готовящемся генеральном наступлении немецких войск. Прибавил с хвастливым намеком: - Это будет жестокая расплата за Сталинград.

–  Дай бог, - сказал Хассель и не спеша осушил свой бокал. Доктор не был поклонником Бахуса, из всех спиртных напитков предпочитал сухие вина. Впрочем и в них не находил особого наслаждения. Зато гость олицетворял собой полную противоположность хозяину. Второй тост он уже пил не из маленькой коньячной рюмочки, а из винного фужера, пил с жадностью и наслаждением, не забывая при этом помянуть недобрым словом французов, чей коньяк, по мнению Шлегеля, недостаточно крепок и не имеет настоящего аромата.

После второго фужера коньяка Шлегель, казалось, начал трезветь. Но доктора называл на "ты" и просто по имени. Свой

тост он говорил стоя, уверенно держась на ногах:

–  Я пью за тебя, дорогой Артур, за твой талант, за твой ум. Тебя любит Германия, тебе доверяет фюрер! К черту всякий гуманизм и совесть. Да здравствует долг гражданина перед Отечеством!..

Хассель дружески улыбался, фужер за свое здоровье выпил до дна и, как многие умеренно пьющие, быстро захмелел. А будучи слегка навеселе, он становился общительным, разговорчивым, впадал в состояние раскованной доверчивости, совершенно чуждой ему в трезвости. Он уже не задавал себе вопроса: "Зачем пожаловал этот подручный Шелленберга и что ему здесь нужно?" Наплевать ему на всех - и на гестапо, и на СД. В конце концов, он честно исполняет свой долг, и этот оберфюрер сказал правду по его адресу. Долг превыше всего, а он, Хассель, человек долга. И Шлегель показался ему не таким уж примитивным и ограниченным, какими считал всех эсэсовцев доктор Хассель, а даже, напротив, человеком, не лишенным трезвого ума и преисполненным чувства долга. Ведь работа у него, у этого оберфюрера, мечтающего о, как там по-ихнему, бригаденфюрере, - работа у него - грязная, кровавая. Впрочем, если трезво смотреть на вещи, то и у Хасселя нисколько не чище, и Шлегель это знает, не может не знать от своих агентов, которые охраняют замок графа. И наверно, находят на Шлегеля минуты нестерпимой хандры - Хассель это знает по себе. Потому и приехал он к своему коллеге, чтоб развеять хандру, излить душу.

Теперь Хассель смотрел на своего гостя даже с некоторым участием. И захотелось сказать этому грубому, жестокому оберфюреру что-то приятное. Но Шлегель сам опередил его. Глядя на отражение замка в озере мутными хмельными глазами, он заговорил:

–  Вот кончится война, Артур, и фюрер подарит тебе этот прелестный уголок. А, доктор, хочешь иметь такой рай? Ну, признайся? Ведь хочешь…

–  Нет, Курт, не хочу. Я люблю солнце, юг. Мне нужны пальмы, олеандры и теплое море.

–  И будет, обязательно будет, мой доктор. Когда мы победим. Главное - одолеть русских. А там - весь мир у наших ног. Англия падет через два дня после победы над русскими. Индия, Китай, Австралия, Африка - все будет принадлежать фюреру. Впрочем, Австралию мы отдадим японцам, а часть Африки - Муссолини. Останется Америка. Ее мы завоюем напоследок.

–  И ты думаешь, это будет легко - завоевать Америку? Окруженную океаном?

–  Нелегко. Потребуются жертвы. Мы будем жертвовать. Китайцами, неграми. Мы их заставим воевать с Америкой. Мы построим невиданный в истории флот. Тысячи военных кораблей, десятки тысяч транспортных судов. Посадим на них экспедиционную армию. Две армии. В первых эшелонах пошлем китайцев и негров, во вторых - наших союзников, разных там итальянцев, турок, испанцев, японцев. В третьем эшелоне пойдут доблестные ветераны фюрера. Одна армада высадится в Канаде, другая - в Южной Америке. А потом сразу, одновременно, с севера и юга пойдут на США. И никакая сила не устоит. Мы сбросим их статую Свободы в океан, а на ее месте воздвигнем памятник фюреру.

Он увлекся. Щелочки его глаз хищно расширились. С пафосом великого стратега он строил глобальные планы невиданных в истории сражений, запросто решал судьбы многих стран и народов.

–  А всех славян, евреев, коммунистов, цыган, всех этих французов, англичан и разных шведов мы просто истребим, уничтожим. Подчистую… Под корень.

–  Их наберется миллиард, - заметил Хассель, со снисходительной улыбкой слушавший бредовые разглагольствования вошедшего в словесный раж оберфюрера.

–  Ну и что же. Пусть миллиард. И миллиард истребим!..