Набат
Шрифт:
Москва осталась позади. Молчат пассажиры. Даже Коля Софонов, уж на что говорун, и тот притих, сидит, обняв свою рацию, будто боится, что ее здесь украдут. Рядом с ним чернявый, сильно смахивающий на турка Аркадий Кудрявцев зажал между колен карабин и, кажется, дремлет. Но это только видимость, его никакими снотворными не усыпишь: выспался перед отлетом на двое суток вперед. Карабин у него не простой, особенный: с оптическим прицелом и глушителем звука. Это наша новинка. Стреляет почти бесшумно. Так, легкий щелчок. Аркадий рассчитывает славно "поработать" с такой штукой. За линию фронта
Коля Софонов летит впервые. Волнуется и всячески пытается скрыть свое волнение. От товарищей и от самого себя. Больше всего его беспокоит перелет линии фронта и приземление.
Напротив них по правому борту Гурьян и Куницкий. Алексей спокоен и даже как будто беспечен. Слишком будничный у него вид. Он знает, что нервы ребят - натянутые струны. А это нехорошо: нервы надо беречь, - спокойствие, выдержка и хладнокровие - лучший помощник в самой сложной ситуации. Взвинченный человек не способен к быстрой и точной реакции и правильному решению, - как правило, он теряется. И Гурьян хочет разрядить атмосферу. Говорит:
– Аркадий, расскажи нам, что ты там видишь?
– Где?
– лениво отозвался Кудрявцев, не меняя позы, лишь приоткрыв один глаз.
– Во сне.
– Приснилось мне, будто Коля наш рацию в самолете забыл.
– Кудрявцев выпрямился, открыл озорные восточные глаза.
– Приземлились, а рации нет.
– Ну и что ж мы делали? Без рации как же?
– интересуется Алексей.
– Приказал ты ему найти рацию.
– Где?
– всерьез спросил Софонов.
– Самолет же улетел.
– А где хочешь, - ответил Кудрявцев.
– Потом, такое только в снах бывает, оказалось, ты ее дома у тещи оставил.
– Врешь. Нет у меня тещи, я ж еще хлопец.
– И вдруг спохватился: - Това-а-ри-щи!.. Мы ж над нашей деревней будем пролетать. Честное пионерское.
– Может, приземлимся на полчасика, чайку попьем?
– опять Кудрявцев.
– У них чай не пьют, у них самогонка, - улыбается Гурьян.
– Еще лучше: больше можно выпить, - подтрунивает Кудрявцев и продолжает: - А как деревня называется?
– Окоемово. Недалеко от Америки.
– От какой Америки? От США или от Латинской?
– интересуется Гурьян.
– Деревня так называется: Америка, - всерьез отвечает Софонов и для пущей убедительности клянется: - Вот истинный бог - так и называется: деревня Америка. Честное пионерское. Пойдите к штурману, посмотрите на карте.
– Это где ж такая?
– похоже, что Кудрявцев поверил.
– Недалеко от Левков, - серьезно отвечает Софонов.
– А Левки - это что, город?
– Нет, зачем, тоже деревня. Ты разве не слышал? И не читал? Стихи Янки Купалы не читал? Там под каждым стишком написано: "Оршанщина, Левки, такой-то год". Дача у него там - в Левках, на берегу Днепра. А места, скажу я вам, - закачаешься. Нигде на свете такой красоты не найдешь. Когда я пионером был - ходили в гости к Купале всей школой.
– В каком же это месте? Город поблизости какой?
– интересуется командир.
– Как какой? Самый
Куницкий не прислушивался к пустому, как считал он, разговору и все это время в молчаливом напряжении смотрел в иллюминатор. Самолет качнуло, и Куницкий первым оповестил:
– Внизу стреляют зенитки. Видны вспышки.
– Значит, перелетаем линию фронта, - так же просто сказал Гурьян и добавил: - Только и всего.
"Странные люди, удивительные, - думает Куницкий.
– По самолету бьют зенитки, в любую секунду можем полететь вниз тормашками, а они про какую-то дурацкую деревню Америку разговор ведут, шуточки шутят. Им не страшно. Или делают вид, что не страшно". Он поднимает руку и трогает вытяжную фалу парашюта. Просто так, машинально, от волнения. Пусть думают, что хотят, а он не стесняется спросить:
– А что, если попадут в самолет и самолет загорится? Мы будем прыгать?
– Будем. Обязательно. Прямо на голову фашистским зенитчикам, - отвечает за командира Кудрявцев.
Куницкий смотрит на него с досадой и робким укором и отворачивается к иллюминатору. Земля плюется в небо трассирующими пулями. Зенитный огонь набирает силу. А самолет, как на грех, еле тащится и скрипит, кажется, вот-вот развалится. Не самолет, а какая-то колымага.
Куницкий пожалел, что не остался в дивизии имени Костюшко, все-таки в пехоте не так опасно, - там можно в землю зарыться, в канаве залечь, за дерево, за бугорок спрятаться. Там если и попадет в тебя пуля или осколок - ну убьют или ранят. Это совсем не то, что падать с такой высоты в горящем гробу. А в общем - один черт, - лучше об этом не думать и не хоронить себя заживо. А мысли наседают, их не прогонишь. "Нет, не солдат я, и тем более не разведчик. Не гожусь я для героя. Каждому свое: я ученый. Глупо было уходить из университета с предпоследнего курса. Предложили. Но я мог отказаться".
Погасли зловещие вспышки на земле. Гурьян объявляет:
– Прошу внимания. На случай, если кто-нибудь из нас отобьется от группы. Нас должны встретить польские партизаны из отряда Яна Русского. Запомните пароль: "Из какого царства-государства, панове?" - спрашивают они. Наш отзыв: "Мы ангелы, дети Солнца. А вы?" Они отвечают: "Мы странники. Дети Луны". Давайте повторим и запомним. По-польски тоже. Переведи, Адам. И еще напоминаю: в Польше действуют подпольные группы и партизанские отряды разных политических окрасок, часто враждуют друг с другом. Кроме Гвардии Людовой, есть отряды Армии Крайовой, батальонов хлопских, НСЗ. Последние - народове силы збройне - это польские фашисты. К ним лучше не попадаться.
– Знаем, - отозвался Кудрявцев.
– Лучше повтори еще раз по-польски пароль.
Пока заучивали пароль, из кабины вышел штурман, сообщил, что самолет приближается к цели и видны сигнальные костры. Гурьяна пригласил в кабину. Тот вернулся не сразу и чем-то обеспокоенный. Объясняться не стал. Дело в том, что горели костры не в одном, а в двух местах, примерно километрах в семи, а может, и того меньше друг от друга. По договоренности с партизанами костер должен гореть в одном месте. Второй костер настораживал.