Набоб
Шрифт:
— Давай говорить откровенно, иезуит. Меня мало интересует, к чему ты стремишься, но ты европеец и католик, так же, как и я. Мы застряли в Бенаресе, и тебе нужно найти кого-нибудь, кто проводил бы тебя, так?
— Конечно, конечно.
— Ты мне заплатишь?
— Сын мой, я всего лишь простой воин Христов. Выгода, которую принесут тебе мое присутствие и моя помощь, не имеет цены и не исчисляется в деньгах. Блаженны нищие, ибо они познают Бога!
— А тот… твой… бывший покровитель… — прервал его Мадек. — Ты платил ему за услуги? Потому что я не слышал о других католических священниках в Индии и сильно удивился бы, если бы индусы или магометане стали за рупии принимать твое царствие небесное!
— Мой бывший покровитель идет нынче по опасной дороге, сын мой, но за него надо молиться, ибо я знаю, что он вернется к истинному Богу! Пути неба…
— Вернется? — опять перебил его Мадек. — Так он не из наших?
— Конечно, сын мой, он из наших. Он одевается, как индиец, и лицо у него потемнело, но он — европеец.
Мадек сразу же догадался, о ком идет речь.
— Как иезуит, как ты, священник, мог сдружиться к таким зверем?
— Угрюм такая же Божья тварь, как и ты.
Угрюм. Стало быть, история повторяется. Неужели ему суждено всю жизнь ходить по следам этого человека?
— Угрюм бросил тебя?
— Он уехал на запад, чтобы поправить свои дела на службе у раджей. У него не было времени заехать за мной. Что значит бедный священник, если надо спасать пушки! И он прав. Бог не спешит.
— Хотел бы я знать, какое отношение к Богу имеет Угрюм, — усмехнулся Мадек.
— Все дело в Моголе.
— Но Могол — мусульманин!
— Подумай: Угрюм спасет Могола от англичан, а мы, иезуиты, сможем тогда привести его и его народ к истинной вере. А индусы последуют его примеру.
— И раджа Бенареса знает о твоих замыслах? — с иронией спросил Мадек.
— Раджа Бенареса знает, что я враг англичан. Моя задача — не допустить, чтобы губительные идеи кальвинизма распространились в Индии. — Иезуит помолчал и добавил: — Достаточно ли тебе этого, сын мой, чтобы поверить мне?
— Достаточно.
— Тогда поговорим немного о тебе!
Он зажег небольшую масляную лампу. Комната была большая, но с низким потолком; здесь царила монашеская строгость. В течение четырех часов они обсуждали условия соглашения и договорились отправиться в путь перед муссоном, когда налоги уже будут собраны. Мадек взял с иезуита обещание не вмешиваться в его дела и покорно дожидаться дня отъезда. Отец Вендель поклялся на Евангелии, что будет вести прежний образ жизни и иногда посещать дворец раджи.
Во время беседы Мадек узнал некоторые подробности из жизни священника. Посланный в Индию несколько десятков лет назад, он начал с того, что обращал язычников в Гоа, потом судьба привела его в Агру, где он и встретил Угрюма, в самый разгар грабежа. По причинам, которые он отказался назвать, священник последовал за ним. Вместе с тем он не испытывал к нему столь сильных дружеских чувств, чтобы сопровождать его на поле битвы, и во время военной кампании жил у раджи Бенареса, который, по его утверждению, высоко ценил его таланты ботаника и врача. Мадек усомнился в этом: он заметил, что подле раджи, как и в Годхе, находится человек аюрведы. Судя по похотливым взглядам, которые иезуит порой бросал на бедра своих молодых слуг, Мадек заподозрил, что таланты священника относятся к совершенно другой области. Впрочем, ему было все равно; если ему ничего не угрожало физически, он обычно не обращал внимания на человеческие странности. К тому же он устал. Поэтому попросил иезуита дать ему на ночь чарпаи и показать место, где он может спокойно выспаться. Эта милость была ему оказана: отец Мендель несомненно решил, что следует бережно обращаться со столь буйной энергией, либо почувствовал, что Мадек — не подходящий объект для его страстей. На рассвете Мадек вернулся в свой лагерь. На гхатах уже горели первые костры.
По счастью, он не встретил по дороге ни одного прокаженного и без труда нашел другого перевозчика. Он долго смотрел в воды Ганги, розовеющие в лучах зари. Стало быть, выше по течению в нее впадает невидимая река, которая носит имя его тайной возлюбленной. В эту минуту он пожалел о Бхагирате. Он хотел бы, чтобы его провожатый был жив и еще раз рассказал ему о чуде: Сарасвати, оказывается, богиня, живая и вечная одновременно, она никогда не умрет; в какой-то момент, подобно магической реке, она исчезла из виду, но он вновь встретит ее, увидит, может быть, даже прикоснется. Почувствовав прилив сил от такого предчувствия, Мадек решил как можно скорее собрать нужную сумму денег и отправиться в Годх, чтобы предложить ему такую военную мощь, какую индийцы еще не знали. То, что царица остается вдали от него, было не так уж важно. Он хотел, чтобы она увидела его в лучах славы, тогда они наконец станут равны друг другу.
ГЛАВА XV
Агра
Март 1764 года
Все складывалось ко всеобщему удовольствию. Маленькая армия выглядела великолепно, пугала местных жителей, и налоги благополучно поступали. В первый же месяц Мадек занял деньги у банкиров Бенареса и велел отлить пушки в литейных мастерских при базаре. После второго похода он вернул долг и набрал тысячу сипаев. Он мог бы остаться еще на несколько месяцев, но боялся, что тогда поход придется на самую жару в мае и июне. До славы было еще далеко. Но он был уверен в том, что сможет без осложнений пересечь западные равнины, и горел нетерпением отправиться в путь. Иезуит разделял его желание. «Агра, Агра! — постоянно повторял он. — Ах, Мадек, когда ты увидишь Тадж-Махал!» Ожидание сблизило их. Они без стеснения говорили друг другу «ты», Вендель перестал называть Мадека слащавым «сын мой», а Мадек перестал испытывать к священнику неприязнь.
Наконец пришел день, когда они смогли отправиться в путь. Бенарес по-прежнему спокойно сжигал своих мертвых на гхатах, а его раджа, набив до отказа свои сундуки собранными налогами, избрал себе вместо человека в черном другого фаворита.
Путешествие было долгим. Голод усеивал дороги костями животных. Время от времени они встречали толпы изможденных крестьян или натыкались на разбойников, которые исчезали после первых же ружейных залпов. Мадек заранее закупил провизию, и они не страдали от ее нехватки. Только жажда уже несколько дней мучила солдат, потому что эти равнины последний муссон обошел стороной. Они не дошли до Дели, столицы Великого Могола, на которого, как говорили, нельзя было положиться, и свернули на юг. И вот однажды, мартовским утром, выйдя на равнину, у величественной и спокойной реки они встретились с чудом, о котором им рассказывал иезуит, — они увидели ослепительный купол Тадж-Махала и великолепные мраморные минареты. С этого момента Мадек не мог смотреть ни на что другое. Солдаты требовали сделать остановку, просили пить, кони тоже устали, но Мадек шел вперед, не слыша вздохов вокруг себя. Он даже не обратил внимания на развалины города и Красную крепость. Воздушный, молочно-белый Тадж, казалось, парит между небом и землей, как описываемые в сказках дворцы фей. Мадек боялся, как бы он не растаял в голубом небе.
— Знаешь, — говорил иезуит, вытирая пот со лба, — его построил Джехан-шах в память о своей любимой супруге. Ее звали Мумтаз-Махал, она умерла во время родов, рожая ему четырнадцатого ребенка. Император был безутешен. Двадцать лет, Мадек! Слышишь? Двадцать лет строили Тадж-Махал. Сюда свозили все самое лучшее, что есть в Азии: цейлонские камни, иранский мрамор, рубины Голконды, тибетский нефрит, сердолик из…
Мадек не слушал. Они находились в пригороде Агры. На какое-то мгновение купола Тадж-Махала исчезли из его поля зрения. Мадек пришпорил коня. У него кружилась голова. Чем ближе он подъезжал, тем дальше казался ему Тадж-Махал и реальнее возможность того, что он вот-вот растворится в воздухе. Теперь он понял, почему это видение так привлекает его, так восхищает, как не восхищало ничто, кроме Годха. Это было мертвое место, гробница, мавзолей, и вместе с тем это было место любви. В этой торжественной и изящной архитектуре он видел воплощение единственного жизненного урока, который успел затвердить: жизнь коротка, и лишь любовь может спасти ее. Он видел перед собой образ такой же страсти, как та, что мучила его самого: любовь к тому, кого нет рядом. Любовь, которая терзала его болью с того самого дня, как он уехал из Годха, но она же очистила его, как очищают пост или паломничество. И он летел навстречу Тадж-Махалу, как будто озаренный свыше, он стремился к куполам и минаретам, ибо в них он узнавал ту же меланхолическую и нежную силу, которая с того мгновения, как он сбежал от англичан, постоянно вела его в Годх, к его владычице, встречу с которой он в глубине души уже предчувствовал.