Начальник милиции

Дамиров Рафаэль

Отряхнулся, зажевал травину и деловито побежал вдоль улицы, будто меня и нет на том конце поводка.

А я есть! Уперся ногами в землю, как Муромец, когда соловей сдуть его пытался.

— Стоять! — скомандовал я, но, вспомнив слово из фильма про границу, поправился: — Рядом! Рядом, говорю!

Мухтар остановился, вернее, натяжение ошейника его притормозило. И замер, но «рядом» не сделал. Ну и ладно, на первый раз и так сойдет. А мне надо провести кое-какие розыскные мероприятия.

Побрел я по улочке. Пустынно, все на работе. Навстречу

мужичок. Чуть шатается и подозрительно о березку опирается. Остановился он, пригляделся. Увидел органы с собакой и смыться захотел, да куда там… Пока он шаг, мы с Мухтаром — два. От нас бесполезно бегать, у нас с псом на двоих — шесть ног и хвост.

Догнал я «партизана», тот стоит и в руках кепку мнет, в глаза честно смотрит.

— Ты чего, отец, бегаешь от милиции? Убил кого? — грозно, по-лейтенантски, спросил я.

— Дык… Это… В отрезвитель не хочу, у меня с прошлого раза еще не уплочёно. Да и привязывают там к койке меня, не люблю, когда привязывают. С войны еще не люблю.

— Если привязывают, значит, буянишь, — свел я брови. — Но ты не бзди, то есть, не волнуйтесь, гражданин, не буду тебя в медвытрезвитель определять, если скажешь, где самогон купить можно.

— Самогон? А ты меня не выдашь?

— Тайна следствия, отец. Говори, где точка.

— Не скажешь, что Егорыч разболтал?

— Не знаю никакого Егорыча.

— Дык я это…

— Вот и говорю. Что не знаю и не встречал, — многозначительно улыбнулся я.

— А-а… Дык тогда смотри… Пойдешь за проулок, там столб треугольником — собачьи ворота, возле него направо и…

Объяснял он мне долго, то ли я непонятливый, то ли «навигатор» нетрезв, но в конце концов мы поняли друг друга, и, сказав себе мысленно «маршрут построен», я направился к бабе Зине. Местной торговке самогоном.

Мухтар вышагивал чинно, благородно, местные шавки лишь из-за досок изгородей гавкали на нас, и то когда мы уже оказывались к ним спиной. Граждане с интересом выглядывали из-за занавесок, не таясь, только что платочком не махали. В этой части города, все как в деревне. И развлечения те же, самое интересное и распространенное — это смотреть в окошко, кто да с кем куда идет.

Вот и нужный дом.

— Хозяйка! — позвал я и отпер калитку, что была по пояс.

Вошли. Постучал в окошко со двора. За стеклом выросла бабулька. Сделала круглые, что блюдца, глаза и — нырк обратно в темноту за шторку. Я снова постучал.

Вышла, охает…

— Баб Зина, — улыбался я, как дядя Стёпа, — ты не трясись, меня твои самогонные дела не интересуют. Я не с протоколом пришел.

— Нету самогона, не варю, — лепетала старушка. — Не продаю.

Эк вас власть запугала. Самогоноварение пока вне закона, даже уголовка за нее потом будет. Но я-то знаю, что на пустом месте все это.

— Аппарат у тебя во времянке, — ткнул я пальцем в бревенчатое строение. — Бутыли за баней, в ларе.

— Откель знаешь? — испуганно щурилась старушка.

— Собака у меня больно научена все унюхивать. Служебная порода, особая. Способна распознать запах тридцати мужиков, десяти вин, трех сортов водки, ну и сивуху на раз-два чует, а ты говоришь, самогон. Унюхает — и мне сообщает. Так что отпираться бесполезно, да, Мухтар?

Я глянул на пса, незаметно поддернув за поводок. Тот будто понял меня, или просто имя свое услышал.

— Гав! — ответил он мне, а хозяйка перекрестилась.

— А чаво надо? Коль не протокол стряпать пришел?

— Ложки серебряные тебе сегодня приносили, мать… Вернуть бы надо.

Глава 14

— Ась? Чего говоришь? — баба Зина вдруг неожиданно превратилась в тугую на ухо.

— Ложки, говорю, верните, и миром разойдемся. Ворованные эти ложки, дело уголовное возбуждается. А иначе, как говорится, дорога дальняя да в казенный дом, — для пущей наглядности я показал решетку пальцами, и старушка сразу стала слышать хорошо.

Я не собирался угрожать бабушке, но объяснил последствия, мне ли о них не знать.

— Верну ложки, будь они неладны! Не воровка я, сынок, мне их на самогон обменяли, ох-хо-хо… убытки теперича.

— Баба Зина, неси ложки, а убытков не будет, это я тебе как советский милиционер обещаю. Что-нибудь придумаю.

— Как же не будет? Мне эти ложки за долг отданы были. Я ведь в долг наливала, целый год отпускала под честное слово, думала потом разом все на ремонт пустить, забор хотела поправить, — старушка грустно взглянула на покосившуюся изгородь, — да крышу перекрыть… И вот беда, отворяйте ворота. Ложки ворованные, оказывается. А кто долг мне вернет?

— Материал у тебя есть? Чем крышу крыть и забор латать, уже обзавелась? Или покупать надо?

— Шифер и доски — вон, за сараюшкой сложены. Мужиков хотела нанять… Деньги для этого и нужны были, — грустно вздохнула баба Зина. — За бутылку сейчас никто работать не хочет.

— Неси серебро, потом разберемся с твоими проблемами. Я же пообещал.

Баба Зина сходила в избу и принесла сверток. Я развернул тряпицу и кроме пресловутых ложек там обнаружил еще и вилки из потемневшего серебра с витиеватым орнаментом. Старинные приборы, наверное, дорого стоят, а их вот так вот на самогон обменяли. Это ж сколько надо выпить за год…

Вернулся я к дому потерпевшей, там уже следак закончил писанину, а Трубецкой по автомобильной рации пытался докричаться до дежурки.

Потерпевшая и её сынок стояли во дворе, будто провожающие на вокзале.

— Петруша, — окликнул я. — Друг, скажи. У тебя ходка погашена?

— Чего? — лицо его вытянулось, он никак не ожидал такого от меня вопроса. Не оперативник я и даже не участковый, а так, собаковод милицейский.

— Я говорю, готовься к новой ходке. Мухтар коробку понюхал и не в «Промтехнику» повел, а прямиком к бабе Зине притащил меня, она сказала, что ты ложки ей сдал. На самогон обменял.