Начальник милиции
Шрифт:
— Адаптация — для слабаков, а у нас милиция. Это тебе не на почте работать… У нас, заметь, задача КПСС четкая поставлена — ликвидировать, понимаешь, преступность, устранить причины, ее порождающие. А ты мне — адаптация, акклиматизация… А ну как война завтра? Тоже скажешь — не готов? Вот кто ты, Морозов, скажи мне при людях!
— Хм… Известно кто, человек.
— Это понятно, а еще…
— Лейтенант милиции, — пожал я плечами (все-таки близко сидеть к майору чревато излишним вниманием с его стороны).
— И все? — кривил на меня седую бровь Кулебякин.
—
— Инспектор-кинолог, — выдал я очевидное
Вот уж не знал, что такие вещи нужно вслух проговаривать.
— Нет, Морозов! Ты не кинолог!
Начинается, сейчас тоже припомнит, что я следак по образованию. Но я ошибся, а начальник поднял указательный палец вверх, помахал им, будто грозил, и продолжал вещать:
— Ты, Морозов — проводник!
Тюремные пассатижи! Неужели догадался Кулебякин, что железнодорожник — это я? А шеф между тем продолжил.
— Ты проводник в жизнь законности и порядка, Морозов. Ты представитель поистине народной милиции. Государство тебя полномочиями наделило не для того, чтобы ты вольеры чистил. Наша задача — нещадно выявлять, пресекать и раскрывать! Понял, Морозов?
— Ага, проводник, понятно…
— Не ага, а так точно…
— Так точно, — молодцевато ответил я, лишь бы майор отвязался.
— Чему тебя только в школе милиции учили? В общем так, берешь Тузика и встаешь в дежурство сегодня. А Трубецкой за тобой приглядит и мне доложит, как там следы нюхаешь.
После этих слов начальника на тонких губах оперка зазмеилась улыбка. Ну-ну… Смейся, смейся. Хорошо смеётся тот, кто смеётся с зубами…
— Труп накаркаешь! — сетовал дежурный Баночкин. — Это самое… Зачем фуражку на стол положил?
Я задумчиво поправил головной убор, который уже подхватил и водрузил на голову, поморщил лоб и спросил:
— Ты чего, Семён? В приметы веришь?
— Это не примета, — многозначительно вскинул он вихры кивком головы без помощи рук. — Эх молодежь! Такого в школе милиции не расскажут и не покажут. Тут вам не там, а там вам не здесь. Все знают, что если фуражка на столе, это самое… То быть непременно трупу в дежурные сутки, как пить дать.
— Баночкин, — поморщился я, выходя из дежурки, — ты трупов боишься?
— А если криминальный? Сразу начнутся звонки из главка. Еще и шеф спросит за организацию раскрытия. Спросют-то с меня, где, скажут, товарищ Баночкин, у тебя наряды наружные были, когда человека убивали? А нет у нас нарядов! Раз-два и обчелся. Откуда я людей возьму? Один инспектор дорнадзора на весь город, и тот сегодня на выходном дрыхнет, потому что ночью Казаряна поднимали, а я все одно крайний буду! Скажут, что не привлек общественность и оперативные отряды дружины.
— А почему ты не привлек оперативные отряды дружины? — ухмыльнулся я.
— Морозов… Иди, это самое… в вольер! У них раций нет, мне им письма писать, что ли? Вышли на маршрут и всё, пропали.
Несмотря на то, что я кощунственно подержал свою фуражку на столе — трупа в эту дежурную смену не приключилось, а вот кражу заявили. Баночкин скомандовал общий сбор дежурной оперативно-следственной группе, в которую с сегодняшнего дня входил и я с Мухтаром.
Ума не приложу, как его из клетки вытащить, чтобы не покусал людей и ментов.
Но делать нечего, надо выкручиваться. Я набрал у Баночкина ирисок «Кис-кис» (любил он посасывать сладенькое, оттого и щеки со спины видно) и направился на переговоры с псом.
— Привет! — проговорил я, нагнав в голос дружелюбия и любви ко всему животному миру. Почувствовал себя кем-то вроде Джеральда Даррелла. — Хочешь ириску?
Мухтар и ухом не повел. Я развернул фантик и швырнул сквозь сетку лакомство. Пёс повернул голову, понюхал и снова отвернулся.
— Понимаю, я сладкое тоже не очень… Тут это… Прогуляться надо будет, — я снял со стены поводок и ошейник. — Ну как прогуляться? На происшествие съездить. Кража у нас, понимаешь?..
Молчок.
— Собачьи пассатижи, ты что молчишь?! Ты вообще понимаешь, что я говорю? — с раздражением произнес я.
— Гав! — грозно отметился пёс.
— Ладно… я понял, — снова включил я Даррелла, — ты не любишь, когда на тебя повышают голос, да? Окей, то есть ладно… Послушай, корешок… Мне тоже здесь не нравится, но у нас работа.
Мухтар вдруг поднял голову и посмотрел на меня, уши его ловили каждое слово, словно локаторы встали в позицию приема. Ага, чем-то я его зацепил, но чем? Чтобы понять, надо продолжать говорить.
— У нас выезд, кража… Понимаешь? Бли-и-н… Как тебе еще объяснить? Ты помнишь свою работу?
Лишь только я проговорил последнее слово, как собака вскочила. Ага… похоже у него реакция на слово…
— Работа! — крикнул я погромче.
Гав! Гав! Гав! — отозвался Мухтар и даже слегка вильнул хвостом.
— Морозов! — окрикнул меня из окна дежурки Трубецкой. — Что телишься? Нам выезжать пора!
— Подождешь! — огрызнулся я. — Собака — инструмент тонкий, к ней подход нужен.
Не знаю почему, но вся неприязнь к псу у меня вдруг прошла. Может, потому что я тоже ощущал себя здесь этаким пленником? Только клетка моя побольше — дворик ГОВД. Во всяком случае, как мне показалось, Мухтар это тоже почувствовал и дал мне спокойно войти в клетку. Следующий этап — надевание ошейника. Я сглотнул и приблизился к псине. Тот не шевелился, наблюдал.
— Работа, Мухтар, работа, — произнес я заветное слово.
И о чудо! Пёс сам подбежал ко мне и подставил голову под ошейник. Я застегнул ошейник, намотал на руку поводок и торжествующе вывел кобеля из клетки. Ну вот… Теперь я кинолог. И нам предстоит выезд на нашу первую кражу…
Я вышел к крыльцу ГОВД. Там нас ждал уже канареечного цвета с синими полосами милицейский «бобик». Внутри народу битком, я пока не понял, кто здесь кто. Мухтара определили в кандей, он привычно и на удивление послушно запрыгнул туда. Даже слово «работа» не пришлось произносить.