Начальник Тишины
Шрифт:
– Заказывали?
– Нет, не заказывал. Поужинать можно?
– У нас цены высокие.
– Догадываюсь, - невозмутимо ответил Влас.
Метрдотель подозвал официанта. Тот провел Власа к свободному столику, услужливо отодвинул стул с высокой резной спинкой, подал меню и ушел. Влас сделал вид, что изучает меню, а сам исподлобья разглядывал посетителей ресторана. Народу было не очень много, почти половина столиков пустовала. По залу шнырял вертлявый и разговорчивый человек, одетый под повара. Он рекламировал посетителям фирменные блюда. В основном за столиками ужинали парочки, и только за ширмой всерьез пировала веселая компания. Оттуда доносились возгласы тамады:
– Сергей Сергеевич известен всей стране как человек кристальной честности. Не случайно он
– Ура-а-а!!!
– заревел в ответ хор нетрезвых голосов. Дзинь-динь-динь, - зазвенели бокалы.
"Вот он!", - Власа обдало жаром. За столиком в углу сидел Замоскворецкий.
Влас, не долго думая, встал и, как бы прогуливаясь и осматривая ресторан, стал приближаться к столику Замоскворецкого. Пока он шел, в его сознании, словно далекий колокольчик, прозвучали слова Василисы: "И туда, где нет любви, вложи любовь и получишь любовь".
– Здравствуйте, - тихим, но уверенным голосом сказал Влас и сразу же ощутил пронзающий взгляд официанта, готового кинуться на него при любом "неловком" движении.
Замоскворецкий поднял глаза.
– Можно с вами поговорить?
Хозяин "Царской охоты" моментально вышел из оцепенения:
– Кто послал?
– с некоторым любопытством спросил он.
– Гость, - ответил Влас и добавил, - и Василиса.
– Какой гость и какая Василиса?
– Гость к вам на улице перед Домом Моды подходил, а Василису у Кати-Гретхен убили.
Влас почувствовал за своей спиной чье-то назойливое присутствие, но оборачиваться не стал.
– Садись, - кивнул Замоскворецкий Власу, - а вы уйдите, сволочи, - прикрикнул он на телохранителя и официанта.
– Лучше бы поесть принесли, чем тут ворон считать. Тащите быстро, мне и этому парню.
Влас сел.
– А ты что, тот самый Василисин дружок, что ли?
– прищурился Замоскворецкий.
– Тот самый.
Вдруг Влас неожиданно для самого себя спросил:
– А что вам Гость у Дома Моды говорил?
Замоскворецкий оторопел.
– Что говорил? Странный он человек... Кто он такой? Я когда к Дому Моды подъехал, у меня каприз был. Вот, думаю, не пойду к началу просмотра. Пусть ждут, сволочи. Все равно без меня не начнут. Ну и стал по улице гулять. А тут этот... Я сперва подумал, что он сам из моделей, прикид у него прикольный. Но вдруг он мне говорит: "Иди внутрь, тебе угрожает опасность". Я ему: "Что врешь, псих?! Чем докажешь?". А он так спокойно и главное прямо в точку: "Со вчерашнего дня тебя мучает одна и та же мысль: "Что дальше?"". Меня аж пробрало и, может быть, первый раз в жизни я по-настоящему сдрейфил. Ведь и точно, меня эта поганая мысль мучила, сильно мучила.
– Простите, я ваше имя забыл.
– Жан, ну в смысле Юлий.
– Дорогой Юлий... Мне трудно говорить об этом, но, видно, необходимо. В тот вечер у Дома Моды я должен был вас убить за Василису. И убил бы, я ведь уже прицелился, но...
– Но что?!
– Но Он...
Замоскворецкий нервно рассмеялся.
– Так кто же этот "он"?
– Он...
– Влас растерялся, не зная, как объяснить, чтобы Замоскворецкий понял.
– Он - Гость камеры смертников. Он за нас пострадал. Ему нас жалко. Ему и вас очень жалко, и Он не хотел, чтобы я вас убил. Он сказал, что у вас душа ребенка.
Замоскворецкий переменился в лице, нервно полез в карман, достал из портсигара сигарету, хотел было закурить, но вместо этого изломал ее, швырнул в сторону и гаркнул:
– Нам сегодня жрать принесут!?
– А потом тихо сказал, обращаясь к Власу.
– Хотел бы я тебе верить, парень... Но разве такое бывает?
Им принесли: "Суп грибной в горшочке", "Раков в мешке", "Медовый сбитень" и еще всякую всячину, - все по старинным русским рецептам. Влас отвык от ресторанной еды, а тут еще приготовлено было с фантазией. Например, грибной суп подали в съедобном горшочке, сделанном из румяного белого хлеба, из коего предварительно вырезали мякиш.
– Ешь, не стесняйся, - подбодрил Власа Замоскворецкий, видя, что тот мнется, - а у меня аппетита нет... Ни аппетита, ни настроения. Раз ты друг Того Странного в балахоне, значит должен что-то в духовном соображать. Объясни, почему мне так плохо.
Влас оторвался от супа:
– А что с вами?
– Со мной?... Ну слушай, раз спросил. Такая вот история. Был я пацаном, легкой атлетикой занимался в "Динамо". Когда афганская война грянула, сам в Афган попросился. Знаешь, почему?
– ?
– Смешно сказать, потому что хотелось собой пожертвовать ради других... А пришлось жертвовать другими. Да еще как жертвовать. До сих пор остановиться не могу. Я в разведбате служил. Сначала, правда, кто-то меня от невинной крови огораживал. Бог, наверно. В бою я само собой убивал, но чтобы детей, баб, стариков или безоружных - такого не было. Помню, пошли мы на задание и на обратном пути ранним утром уперлись в кишлак. А каждый кишлак - это душманская крепость. Он в ущелье стоял, никак его не обойти, а нас время поджимало, да и погоня могла быть. Я первым шел, а приказ такой: первый все живое на своем пути отстреливает из снайперской винтовки с глушаком. Смотрю: стоит дед передо мной в чалме и в халате. Я поерзал, дед-то не виноват, но приказ есть приказ, - выстрелил раз, другой, третий, а дед только ойкает, но не падает. Я аж покраснел, в разведбате цель с первого выстрела накрывать положено, а он стоит и не падает. Тогда я сиганул, деда заломал, нож к горлу. Он худой оказался, как скелет, потому халат на нем, как на огородном чучеле болтался. Вот и получилось, что я три раза в халат попал, а тело не зацепил. Дед нас по-тихому через кишлак провел, и мы его в живых оставили. Поблагодарил я Бога, что невинную кровь не пролил. В другой раз ночью подняли нас по тревоге и повезли на спецзадание, а задание простое - пленных духов расстреливать. Разведбат на это обычно не привлекали, а тут вышло исключение. Мы расстрелы считали сволочной работой, но на войне, как на войне. Отъехали от лагеря, остановились у откоса, с грузовика попрыгали и сразу же без общей команды каждый должен был "своего" духа шлепнуть. На душе тошно, но я стреляю - осечка, второй раз стреляю - вторая осечка. Ты знаешь, что такое две осечки в разведбате?! Двух осечек не может быть, потому что не может быть никогда: оружие чищенное-перечищенное. Тут меня друган выручил, увидел, что я в замешательстве, и хлопнул моего духа. Мы обратно в грузовик и на всех парах домой. Вот такие, брат, дела. Опять отвел меня Бог от невинной крови. А потом...
– Замоскворецкий замолчал.
– Что потом?
– Влас совершенно забыл про суп и с интересом смотрел на рассказчика.
– Потом, видно, Бог устал меня от невинной крови спасать. Вернее Он мне выбор дал, и я по трусости выбрал... Короче нарвались мы как-то на душманский секрет; завязался бой на высокогорной равнине. Красиво и жутко! Цветы там, травы пестрые. А смерть косит под корень и людей, и травы. Половину ребят мы тогда потеряли, но духов перебили. Когда бой кончился, вдруг метрах в пяти от меня, встает из травы парень. Голубоглазый такой, кожа белая, волосы длинные черные, повязка на лбу, одет по-духовски. Я так и не знаю до сих пор, афганец он был или наш, русский, на их стороне воевавший. Такие там были. Откуда он только в этой траве взялся рядом со мной? Видно у него патроны кончились. Встал он из травы, улыбается и молча на меня прет. Без оружия! Ты когда-нибудь видел такое?
– Замоскворецкий от напряжения привстал и перегнулся через стол к Власу, так что тот почувствовал горячее дыхание собеседника.
– Молчишь? Вот и я не видел. Идет без оружия и улыбается. Тут я не выдержал, нервы сдали, и разрядил автомат ему в грудь. Потом подошел, долго смотрел на его белое, молодое лицо. У меня такое чувство было, что убит не он, а я. Закрыл я глаза его голубые. И всё. Потерял смысл жизни. Теперь ничего понять не могу. Лью кровь повинную и невинную, русскую и нерусскую. Знал бы ты, сколько на мне... А передо мной все тот парень стоит, с голубыми глазами, и улыбается. Дурно мне! Понимаешь? Сплошной отстой.