Начало конца
Шрифт:
Четыре центральных персонажа романа люди пожилые. Это излюбленный алдановский тип, только такие у него умны и достойны внимания – многого добившиеся в жизни, подводящие итоги, размышляющие о собственном начале конца. На старости лет, в канун войны таким только и остается, что комментировать события, а не воздействовать на их ход. Вместо старого афоризма «после нас хоть потоп» звучит новый: «мы еще покатаемся на волнах потопа».
Контакты советских людей с «буржуазным Западом» в эпоху 1937 г. были сведены до минимума. На Западе могли оказаться, и только по служебной надобности, лишь немногие избранные. Персонажи, выбранные Алдановым, люди, близкие Кремлю: один из них крупный военный деятель, в прошлом царский генерал, ныне командарм, человек больших заслуг перед советской военной наукой, двое других – видные члены партии с дореволюционным стажем, один в эмиграции близко знал Ленина, другой, недавно назначенный полпредом, имел перед отъездом аудиенцию у
…Человек «с фамилией, похожей на псевдоним», бывший царский генерал Константин Александрович Тамарин перешел на сторону большевиков, стал военспецом вскоре после революции – «нужно было жить». Убедил себя, что России можно служить при любом режиме. Подчеркнуто держался в стороне от политики, весь был в научной работе, его исследования роли моторизованных частей в современной войне получили международное признание. Тамарин – анахорет, сторонился новых знакомств, был со всеми учтив и благожелателен, несколько старомоден. К чужим научным работам относился корректно, заключения давал по совести, «если только не было совершенно необходимо лгать». Образ нарисован с большой симпатией. Некоторые черты характера героя Алданов подглядел у своего доброго знакомого, генерала-эмигранта Антона Ивановича Деникина, с которым состоял в переписке. Но, в отличие от Деникина, его Тамарин сражается под чуждыми ему красными знаменами – отсюда страх и стремление постоянно оправдаться перед самим собой. «Кажется, мы ничего эдакого не говорили?» – терзается после того, как узнал, что за соседним столиком в парижской кофейне сидел белогвардеец. Посланный в командировку в Испанию, утешает себя: «Миссия чисто военная, никакого отношения к ГПУ и ко всему такому…» Мучается, что прожил жизнь не по совести, забыл о чести мундира.
…Советский посол в очень давние времена, в пору первой русской революции примыкал к меньшевикам, после пресловутых большевистских «экспроприаций» напечатал за границей памфлет-статейку «Опомнитесь, бесстыдники!». Казалось бы, давний грех ему властью прощен и забыт, у него устойчивая репутация одного из лучших партийных экономистов, он недавно получил высокое назначение по дипломатической линии. Но идет страшный 1937 год, и кто из самых преуспевших может по ночам спать спокойно? Этикет требует, чтобы в телефонном разговоре с Москвой он осведомился о здоровье наркома. А вдруг нарком уже впал в немилость – тогда жди беды. Влюбился на старости лет в девчонку – опять-таки жди персонального дела. С окружающими придерживается линии: больший роялист, чем сам король. Не дисциплина, не повиновение начальству, а умение быть всегда внутренне с ним согласным. «То, что мне кажется белым, я должен считать черным, если таково иерархическое определение предмета». В момент духовного кризиса открывается ему: он никогда не служил партии, а вместе со многими делал с ее помощью карьеру.
…Наконец, последний из алдановской троицы – профессиональный революционер, связанный с ГПУ и Коминтерном, не то македонец, не то хорват, а может быть, далматинец, получил образование в России, лишь виднейшие члены партии знали его биографию, и никто не знал настоящей фамилии. Выступает он под «несерьезным» псевдонимом Вислиценус. У советского посла, о котором говорилось выше, тоже псевдоним – Кангаров-Московский. Кангаров-Московский – это звучит гордо, представляется сразу человек карьеры, обладатель высокого поста, удачник судьбы. (Член ЦК, академик, автор теоретических статей о партии и рабочем движении в газете «Правда» и журнале «Большевик» подписывался: Емельян Ярославский.) Вислиценус – звучит как-то неопределенно и по-заграничному. Вряд ли кто-нибудь вспомнит средневекового алхимика Вислиценуса. Чтобы внушить читателю, что герой, выступающий под этим псевдонимом, тоже причастен к тайному знанию, автор при первом его появлении на страницах романа поминает пугающую шуточку про сослуживца – «товарища палача». Раздражителен, агрессивен, язвителен.
Легкораним, знает: ему осталось жить совсем немного.
Очень умен, и в его уста Алданов вкладывает собственные мысли о Ленине и Сталине, о Гитлере, о точках соприкосновения фашизма и коммунизма.
По складу своего дарования Алданов прежде всего публицист. Индивидуальное начало в персонажах, диалектика души, нюансы настроений и взаимоотношений его, кажется, не особенно интересовали, но мало кто из русских писателей мог с ним сравниться в искусстве несколькими штрихами рельефно воплотить эпоху, найти ее самые выразительные приметы, связать с прошлым и будущим. Когда советская власть делала только первые шаги в России и цензура еще не была всесильной, он в книге «Армагеддон» предложил свой парадоксальный вариант ответа на вопрос: «Для чего нужен Ленин? – Для торжества идеи частной собственности». Книгу тотчас изъяли, ему самому пришлось эмигрировать. На первый взгляд, формула нелепа: Ленин противник частной собственности. Но присмотримся внимательнее: Алданов декларирует, что никакое общественное и экономическое развитие страны вне принципа частной собственности невозможно, и спустя десятилетия эта точка зрения возобладала, утвердилась в обществе.
«Начало конца» – роман, а не политический трактат, но едва ли не самые важные для автора страницы – это внутренний монолог его Вислиценуса на тему: в чем состояла «ошибка комбинации», где было слабое звено в построениях Ленина, планировавшего переход от несправедливого общественного уклада к справедливому посредством революционного насилия. Глава XI первой части начинается эмоциональной сценой воспоминаний Вислиценуса о Ленине. Сидя в парижской кофейне, той самой, где он когда-то играл с Лениным в шахматы, он его видит вновь живым, и так отчетливо и ярко, как никогда его не могла изобразить официальная советская «лениниана». Вспоминает старых товарищей, полуголодных, смешных, что собирались в кофейне и чуть было не перевернули мир. А потом оказались в могиле или в тюрьме; самые известные были казнены.
По Алданову-Вислиценусу, «ошибка комбинации» заключалась в том, что революционеры утвердили в общественном сознании нравственность ненависти. Сначала шла речь о классовой ненависти пролетариев к капиталистам, бедных к богатым – она в теории провозглашалась временным необходимым явлением, вплоть до победы нового общественного строя, во имя высокой цели. Но затем оказалось, что новый общественный строй без ненависти обойтись не может, что она с годами становится только более сильной и разъедает общественный механизм. После смерти Ленина, читаем в романе, наступила эпоха, лживая насквозь. Был растрачен капитал порядочности, веры, убеждений. По инерции продолжали твердить о светлом будущем человечества, но уже в свои слова не верили. Друг другу тоже не верили, доносительство стало нормой.
Возникло противоречие между теорией и практикой: теория строилась на вере в человека, в его достоинство, в возможность его морального усовершенствования, практика же исходила из предпосылки, что человеку ни в коем случае нельзя доверять, что он глуп и подл и для успеха идеи эти два качества нужно на определенный срок активизировать. Сильные, страшные строки впервые в мировой литературе суммируют опыт кровавой бани 1937 года: «Оказалось, что человеческая душа не выдерживает предельного гнета, которому мы ее подвергли, – под столь безграничным давлением люди превращаются в слизь». Эти слова – образ эпохи постыдных доносов и малодушных раскаяний «несгибаемых» большевиков на показательных процессах. Вислиценус Алданова находит мужество признать перед судом собственной совести: «Мы, когорта политического преступления…»
В основе мизантропических построений теоретиков Третьего рейха русский писатель-эмигрант находит то же самое оправдание ненависти. На этот раз речь шла о ненависти арийцев к инородцам. В определенном смысле, рассуждает его герой, Гитлер вышел из революционной доктрины Ленина. «Мы убеждали немца-рабочего считать себя солью земли, так как он рабочий. Теперь он сошел с ума от радости, что он немец. И если их «философия» также дает людям счастье, какие, собственно, основания предпочитать нашу? (…) Вся наша история в последние годы свелась к схватке кандидатов в атаманы, почти без примеси идеи или с примесью совершенно произвольной, зависевшей только от обстоятельств. Вот из-за чего пролиты, льются, будут литься потоки крови. Этого не предвидел и Ленин…»
Принято считать родоначальниками антибольшевистского романа на Западе Кестлера и Оруэлла. Чтение Алданова дает основания не только включить его имя в этот ряд, но и отметить: он был первым, авторы «Слепящей тьмы» и «1984» шли по его следам.
В романе, написанном за границей, как тогда выражались, «белобандитом», нет ни любования советскими людьми, ни разоблачения их. Они даны с симпатией, с уважением, но они жертвы обстоятельств. По мере движения сюжета трагические обертоны нарастают. Все три советских персонажа умирают – три трагедии. Только Кангаров умирает от болезни (об этом рассказано в послевоенном романе Алданова «Живи как хочешь»). Тамарин погибает нелепо в Мадриде – при штурме университетской клиники. Вислиценус становится жертвой политического убийства в Париже, до последнего момента терзаясь загадкой, кто охотился за ним, гестапо или ГПУ. Автор подбрасывает читателю цепь намеков – может быть, все-таки ГПУ? Герой, узнав, что смертельно болен, решает бросить все дела, дожить свои дни во французском захолустье, в Кастеллане, занимаясь рыбной ловлей. Тут читатель-эмигрант должен был сразу вспомнить о судьбе советских перебежчиков предвоенных лет, их не раз выслеживали и похищали или убивали, например Игнатия Рейса, Федора Раскольникова. Но Вислиценус только собирался стать невозвращенцем, никому о своих планах не рассказывал, единственным свидетельством его намерений была покупка снаряжения рыболова. Слежка за ним началась до того, как мысль остаться во Франции впервые пришла ему в голову.