Начало одной жизни
Шрифт:
После отъезда Строганова Жиколье стал обращаться со мной хуже, чем со зверями, и называл меня не иначе, как болваном.
Мы питались вместе с Жиколье, вернее Строганов ему оставил на мое содержание деньги, и Жиколье три раза в день водил меня в столовую.
Один раз в столовой Жиколье заказал себе графинчик водки, половину стакана налил и мне.
– На, пей, - сказал он.
– Да помни, каков Пьер Жиколье.
Я понюхал водку.
– Не буду, - сказал я.
– Не будешь?
– удивился Жиколье.
– Вот так раз! Какой же
– Ну что ж, коли надо, никуда не денешься, - повторил я бабушкину пословицу и взял стакан.
От водки у меня зашумело в голове, а потом стало так весело, что я чуть не затянул эрзянскую песню. Как из столовой я добрался до цирка, не помню. Проснулся в обед от крика Жиколье.
– Ты что, идиот, дрыхнешь?
– орал он на меня.
– Пора уже кормить зверей, а пища еще горячая. Сейчас же вычерпай из котла варево!
А у меня голова будто стопудовая, Состояние такое, словно я угорел в бане. Внутри жжет, ноги трясутся, а во рту горько. С трудом я поднялся с кушетки и пошел во двор.
Вычерпывая из котла варево, я всегда подставлял под ноги какой-нибудь ящик, потому что котел стоял высоко!
Так я сделал и на этот раз, но, когда я уже вытянул из котла ведро с варевом, меня обдало паром и мне сделалось сразу так плохо, что помутилось в глазах. Я потерял равновесие, ящик под ногами перевернулся, и ведро опрокинулось на меня. На крик сбежались люди. Стали охать, ахать и, как обычно бывает в таких случаях, начали гадать, как все произошло, Прибежал и Жиколье.
Взглянув на меня, он покачал головой и произнес:
– Вот негодный мальчишка! Ведь обязательно свой нос сунет туда, куда его не просят!
Через некоторое время в цирковой двор въехала желтая машина с красными крестами. Из нее вышли люди в белых халатах, осмотрели меня и сказали:
– Ожог первой степени.
И повезли куда-то.
В БОЛЬНИЦЕ
Какие в больнице все ласковые! До этого я знал только трех человек, которые ко мне хорошо относились: бабушка, тетя Дуняша и Строганов, а здесь все не чают души во мне. Подходит старенькая няня, гладит меня по голове и по-матерински спрашивает:
– Ну как, соколик, дела-то? Ишь ведь, будто поросенка, тебя обварили.
Сестра подбадривает:
– Крепись, молодой человек, все хорошо кончится.
А седенький доктор с бородкой, похожей на кудельку, только успеет войти в палату, сразу же обращается ко мне:
– Как тут чувствует себя наш циркач?
– Глаза его светятся так же ласково, как у бабушки.
– Ну-ну, - говорит он, - полежи еще чуточек, и все будет ладно.
А месяца через два доктор похлопал меня по спине и сказал:
– Ну, циркач, теперь расскажи, что ты умеешь делать.
Вместо того чтобы рассказывать, я взобрался на табурет и с него сделал сальто-мортале.
– Ту-ту-ту, - сначала закричал доктор, - разве сразу так можно?
– Но, осмотрев меня, сказал: - Молодец, теперь ты вполне здоров. Можешь снова прыгать
А через несколько дней он подошел ко мне и спросил:
– Скажи-ка, молодой человек, кто у тебя в цирке есть? Ну, отец или мать, а может быть, брат?
Я хотел ему похвалиться, что у меня там есть человек лучше отца. Но не успел и раскрыть рта, доктор проговорил:
– Цирк-то ведь из нашего города уехал. Вернее, цирк-то остался на месте, но артистов здесь уже нет.
Слова доктора оглушили меня. Я смотрел на него и не мог вымолвить слова. А на следующий день, когда снова увидел его, подумал: "Ну и пусть уехал цирк, там все равно меня бил Жиколье, а здесь никто даже пальцем не трогает. Буду жить в больнице".
Между тем в больнице все меньше и меньше стали обращать на меня внимание. Старичок доктор совсем не подходил ко мне. Если раньше, когда с ним бывали другие доктора, он обязательно подводил их ко мне, то теперь, когда чужие доктора спрашивают обо мне, он кратко отвечает: "Выписан". А няни и сестры смотрят на меня с сожалением и даже с тревогой. Я, чувствуя это, стал меньше торчать в палате, бегал по больничному садику.
Но вскоре беготня надоела. Напала на меня скука. Я забивался куда-нибудь в угол и там просиживал целыми часами.
Через несколько дней от сестры я услышал, что доктор хлопочет о моем определении, что здоровым в больнице не разрешают жить.
– Куда же он хочет меня определить?
– спросил я.
– А куда уж ему удастся, - сказала она.
В тот день, когда доктор наконец должен был решать мою судьбу, вдруг совсем неожиданно в нашей палате появился Строганов. Я не поверил своим глазам.
Стою у своей койки и боюсь к нему шагнуть.
– Ванятка, что же ты?
– протягивая руки, позвал он.
Я, придерживаясь дедовского закона, прятал слезы, крепко обнимая своего названого отца.
ОПЯТЬ В ЦИРКЕ
Мы со Строгановым идем на железнодорожный вокзал. По дороге Строганов то и дело останавливается, покупает мне конфеты, мороженое. Хорошая штука - мороженое, сладкое-сладкое. Сделано оно из молока, только как оно сделано, я не знал. Я осмелился и спросил у одного лоточника, а тот ответил:
– Очень просто. Сначала на корову насыпают сахару, потом ее сажают на лед и после этого корова начинает доиться мороженым.
– А у нас в деревне до этого еще не додумались.
Строганов смеется. Он, видимо, очень доволен тем, что нашел меня.
Строганов смотрит на часы и вскрикивает:
– Ого, уж восемь! Бежим на трамвай.
И вот мы уже на вокзале. У красивых стеклянных дверей Строганов показывает человеку в красной фуражке билеты, и мы выходим на длинную цементную площадку. У этой площадки я увидел целую улицу домов на колесах, прицепленных друг к другу, а на краю стояла черная, грозная машина, недовольно пыхтевшая на ошалело бегающих вдоль зеленых домов людей. Когда мы вошли в такой домик, я увидел там только одни полати.