Начало одной жизни
Шрифт:
– Как мне можно дойти до тети Домны?
– До какой тети Домны?
– А до мясной королевы.
– Про многих королев слышал, - сказал человек, - а про мясную первый раз.
"Вот тоже мне эта тетя Домна!
– подумал я.
– Говорила, что в городе всякая собака ее знает".
Долго я ходил вокруг цирка, расспрашивал людей, не знает ли кто, где живет моя бывшая хозяйка тетя Домна. Но никто не знал. А сам разыскивать ее дом не решился. Покрутился, покрутился да снова вернулся в цирк.
Вечером я сидел у котла, точно такого же, какой вмазан в печку
Из-под крыши цирка раздалась музыка. Я бросил свой котел и побежал в коридор. По конюшне бегали люди в голубых костюмах, расшитых золотыми шнурами. Я заглянул за занавес и увидел, что площадка, или, как здесь говорили, манеж, была покрыта мягким цветастым ковром и освещена сверху яркими лампами. На ковре прыгал такой смешной человек, что, глядя на него, я от смеха чуть не надорвал живот. На этом человеке были надеты короткие штанишки с лямками, в точности как у нашего Митрошки. Полосатые чулки, как у тети Матрены, на шее воротничок с бантом, но он был совсем без рубашки. А на ногах у него такие здоровенные калоши, что он их еле таскал. Походит, походит, а потом как сиганет вверх, перевернется на лету и опять станет в калоши. Затем... он вышел из своих калош и скомандовал им:
– Кру-гом!
И правда, они, как солдаты, повернулись кругом.
– Шагом марш!
Калоши поплыли к выходу. А человек, визжа, как поросенок, побежал за ними. Когда он выбежал за занавес, то столкнулся со мной.
– Ты бы не мешался здесь, - сказал он мне.
– Вон туда иди и смотри сколько угодно, - указал он на лестницу.
Я послушался его. Когда взобрался на площадку лестницы, то на манеже стояли уже козлы с натянутой между ними проволокой, на этой проволоке танцевали две девушки в серебряных платьях. Я смотрел на них как зачарованный. "Неужели они по-всамделишному танцуют на проволоке?
– думал я.
– И как не упадут оттуда?"
За девушками снова на манеж выскочил смешной человек с двумя собачками, которые под маленькую пискливую гармошку плясали трепака, а за смешным человеком - знакомые мне прыгуны.
Трудно рассказать, что делали они. Будто вихрь, носились по манежу, и крутились, и летали по воздуху, а черноусый большой дядька даже подмигнул мне,
Я ВЫХОЖУ НА АРЕНУ
Давно уже в цирке потушили огни, по домам разошлась публика, а я все глядел на затемненный манеж и думал:
"Неужто все, что я сейчас видел здесь, было правдой?"
Цирковое представление мне показалось сказочным видением.
Со стороны кулис появилась темная фигура. Она дошла до середины манежа и окликнула меня. Это был дрессировщик Строганов.
– Ты что тут сидишь?
– сказал он.
– Пора спать.
Строганов по ступенькам поднялся ко мне в амфитеатр, сел рядом со мной.
– А я уж думал, ты сбежал от нас.
– Нет, теперь уж не хочу уходить, - ответил я.
– Тебе понравился цирк?
– Да, только, наверное, мне ни за что не научиться так выступать.
– Почему?
– Ого, тут вон какие все верткие.
– Ничего, поучишься - и ты будешь верткий.
– Строганов закурил папироску и ласково притянул меня к себе.
–
Прижавшись к нему, я стал рассказывать, как жил у дедушки, у тети Домны, и даже рассказал, как мы с Оленкой писали письмо.
– Да, ты свою жизнь начал не лучше меня, - сказал Строганов, когда я кончил.
– Я ведь, Ванюша, тоже рос сиротой. Когда мне минуло восемь лет, на заводе машиной убило отца, а через год мать заболела чахоткой. Немало моей матерью пролито слез. Она все мечтала отдать меня в школу, а вместо этого мне пришлось идти по миру...
Жили мы в рабочем поселке, недалеко от большого города. По ярмарочным дням и церковным праздникам в этом поселке устраивались балаганные представления.
Приезжали фокусники, факиры, акробаты и наездники.
Мать, предчувствуя свою кончину, привела меня в один из балаганов, надеясь, что в балагане работа легкая и артисты всегда живут весело и хорошо.
Хозяину балагана я понравился, и он меня взял.
Я распрощался с матерью и больше ее уже никогда не видел. Балаган вскоре перекочевал на другое место, а мать, говорят, через несколько недель умерла.
Вначале я выступал только на раусе, то есть на площадке перед балаганом, вместе с клоуном "Петрушкой" и дедом-зазывалой, который выходил к публике в обыкновенном мужицком армяке. Стараясь перекрыть многоголосый базарный шум, мы кричали:
Пожалуйте к нам в театр, господа!
Остальное - ерунда.
Пять копеек за вход
Небольшой расход.
Кто в наш театр не пойдет
Тот в рай не попадет.
Потом меня научили делать кульбиты, стойку на руках, подтягиваться на кольцах. А через некоторое время я уже работал на трапеции, выполнял несложные трюки: делал лягушку, висел на носках и так далее.
У хозяина было два балагана. Один, в который попал я, назывался театром, он кочевал по небольшим рабочим поселкам, а другой - цирк. Он ездил по более крупным населенным пунктам.
Когда я немного научился работать на трапеции, меня перевели в цирк, - продолжал рассказывать Строганов.
– Цирковая жизнь только на первый взгляд кажется легкой и веселой. В этом, конечно, мать заблуждалась.
Представления в балаганах начинались с обеда и продолжались без перерыва до самого вечера.
Помимо выступлений, я еще собирал гривенники.
Гривенники публика давала неохотно. Приходилось вставать перед зрителями; когда надоедала торчащая фигура, в тарелку бросали монеты. Для меня это был самый мучительный "номер".
Особенно трудно было работать в цирке зимой. В нем было так же холодно, как и на улице. Если зрители поеживались в шубах, то надо представить, каково было артистам, выходящим на арену в легких цирковых костюмах.
Помню, один из церковных праздничных дней выдался особенно холодным. Изо рта валили клубы пара. Волосы и усы у людей заиндевели; и вот на манеж в легком гимнастическом костюме выходит черноволосый мальчик, Он поклоном приветствует публику и лезет по веревоч* ной лестнице вверх.