Начало пути

Силлитоу Алан

–  Я влюбился в одну женщину,- сказал он так уныло, словно вот-вот начнет лить слезы,- а она вчера уехала. Я только сегодня утром понял, что влюблен, и я хочу ей написать. С вашей помощью.

–  А почему вам просто не поехать к ней?

–  Она у мужа. Но через неделю вернется.

–  Вы неплохо владеете английским, вполне можете написать сами.

–  Да, конечно, мистер Крессуэлл, но я хочу с вами поделиться.

–  Встретимся в десять у метро,- сказал я.- Выпьем кофе и поговорим.

–  Хорошо. Я ухожу и буду вас ждать. Но сперва мне надо побриться, а у меня нет лезвия.

Я предложил ему взять одно, и он ушел довольный.

Теперь предстояло надеть два пиджака. Подкладка

на рукаве второго пиджака лопнула, но вообще они налезли легче, чем можно было ожидать. В каждый карман я засунул по паре носков, а в нагрудный кармашек - зубную щетку и бритву. Потом наконец надел пальто, небрежно обернул шею шарфом и натянул шерстяные перчатки. Да еще нахлобучил кепку. Но как теперь ходить? Я двинулся по комнате, будто деревянный манекен, и повалился. Упал я без шума - уж очень много всего было на мне надето, но спинка кровати оказалась далеко, а без нее не встать. Зато поблизости ручка двери - я ухватился за нее. Поднимался медленно, точно большая муха ползла вверх по двери, и почти уже встал на ноги, но тут ручка отлетела, и я шлепнулся, так и не выпустив ее из рук. Ну и чертовщина, подумал я, но мигом обуздал свою ярость. Теперь на глаза мне попался умывальник - до него было совсем близко, и его стальные кронштейны наверняка достаточно крепкие. Я снял перчатки - так будет ловчее ухватиться. Если это называется жизнь, тогда я предпочитаю смерть. А смертный пот с меня и так катится. Я всегда думал- я сильный, но вот встать на ноги не могу, а как иначе без шума скрыться из гостиницы? Меж тем весу во мне хватает: когда я уцепился за раковину, она вместе с подпорками медленно отошла от стены и повисла прямо у меня над головой.

В отчаянии я опять соскользнул вниз и пополз по полу, точно собака, потерявшая кость. У кровати я сел, потом поднялся на четвереньки, потом на колени и наконец с помощью все той же верной спасительницы - кровати понемногу встал на ноги. Перчатки остались на полу, ну и черт с ними, пускай пропадают. Да и вообще куда естественней, если я пройду эдак небрежно, ленивой походочкой, руки в брюки. Только получится ли у меня ленивая походочка? Ведь я двигаюсь, будто неведомое, только что сработанное чудище с жесткими, негнущимися конечностями, которое, того гляди, кого-нибудь сокрушит или задавит. Нет, это не годится - выйти из гостиницы надо примерно так же, как я выхожу каждое утро.

Я открыл окно, напустил холоду с улицы и полчаса ходил взад и вперед по комнате. Это было невыносимо трудно. Мне казалось, у меня нет ни рук, ни ног, словно я лишился их на войне, я герой и мне дали искусственные конечности, самые грубые, а я с неукротимым, яростным мужеством из последних сил стараюсь ходить и действовать ими, как все люди, только бы снова оказаться в своем самолете, снова расстреливать фашистские бомбардировщики. Достойная задача для настоящего мужчины, и уже после первых десяти минут я обрел силу и самообладание, каких прежде в себе и не подозревал. Что творилось в Лондоне и вообще в мире, пока я был отрезан от всех этой всепоглощающей борьбой? Не знаю, ведь я занят был только этой борьбой и ни о чем больше не помнил. Через двадцать минут я вроде уже шагал, как всегда, но мне все было мало. Надо ходить еще лучше - вдруг мне только кажется, будто походка у меня стала самая обыкновенная? Нельзя рисковать - я знал, именно это упорство и отличает меня от большинства людей, они-то уже давно бы отступились. Но ведь на карту поставлена не только часть моего достояния, под угрозой оказалась и моя честь и самоуважение, а я и не подозревал, что они так для меня важны.

В последнюю минуту, когда походка была уже окончательно отработана и можно было отправляться, я из озорства схватил со стола вчерашнюю газету, сложил ее, сунул под мышку и вышел вон. Я принялся насвистывать лихой, пустопорожний мотивчик, который насвистывали в те дни все, запер номер и зашагал по коридору. Я совсем упустил из виду лестницу и сейчас старался спускаться как можно быстрей, лишь бы не загреметь по ступенькам, а все мои внутренности под многочисленными одежками скрипели и стонали, точно переборки старого парусника. Администратор, как всегда, дружески кивнул мне из-за стойки:

–  Опять в поход, мистер Крессуэлл?

–  Сегодня немного задержался,- с улыбкой ответил я.- Надо было написать отчет,

–  Трудная у вас жизнь,- усмехнулся он.

–  Бывает и потрудней,- сказал я.- Вернусь к обеду.

–  Кстати, у меня для вас счет,- сказал он мне вслед, когда я повернул к выходу.- Все подсчитано.

–  Я как раз в банк,- сказал я.- Расплачусь, когда приду. Он улыбнулся.

–  Спеху нет. Но он готов, так что можете спросить в любую минуту.

Я посмеялся над его добродушием, а он пожелал мне удачи. И тут у меня выскользнула газета.

Я жутко сдрейфил, но виду не подал. На мне столько всего было надето, я весил, наверно, чуть не полтонны и потому просто взял да и запихнул ее ногой под вешалку.

–  Все равно она вчерашняя.

А он ничего не заметил и теперь вскинул на меня глаза:

–  Что вы сказали?

–  Какое холодное утро.

–  Мороз,- заметил он.- Говорят, зима будет суровая.

В первом же писчебумажном магазине я купил оберточную бумагу и шпагат - решил зайти потом в уборную, снять с себя все лишнее и аккуратно завернуть. К метро я пришел после десяти, и Кундта уже не было. Кундт такой, он ждать не станет - ему время дорого. Его суденышко подхвачено бурей - и нет у него ни минуты передышки. Он вынашивал и обдумывал хитрый распорядок своей жизни, бездельной и бестолковой, наверно, как ни у кого во всем Лондоне, и каждое ее мгновение у него на счету, каждое полно смысла - да, можно не беспокоиться, что он помешает мне, и, точно заводная кукла, я двинулся к схеме линий метро.

Я доехал до Лестер-сквер и всю дорогу стоял, так как вагон был битком набит. Поднять руку и ухватиться за ремень я тоже не мог, и когда поезд останавливался и вновь трогался с места, меня кидало из стороны в сторону, и какойгто тип в котелке стал кричать, будто я толкаю его нарочно.

–  В морду захотел? Так пошли со мной, когда выйду,- сказал я.- А нет - заткни хайло.

Он смерил меня взглядом, но, видно, решил не связываться, и слава богу - я был скован по рукам и ногам, он мог повалить меня одним мизинцем.

Из мужской уборной я вышел с большим свертком, одетый как всегда зимой, а казалось мне, будто одеяние мое из папиросной бумаги. У меня зуб на зуб не попадал, и я шел самым скорым шагом, хотя идти было некуда.

Только что две пары белья защищали меня, а теперь я снова вернулся из космоса на землю - младенцем, которого распеленали в трескучий мороз. Я зашел в телефонную будку и набрал номер. Ответил мне детский голос:

–  Кто говорит?

–  Позови Бриджит,- сказал я.

–  Ее нет.

–  Слушай, Смог, ты же знаешь, кто это говорит. Позови-ка её. Он засмеялся, и трубка брякнулась на столик. Когда подошла Бриджит, я спросил, как насчет сегодняшнего вечера.

–  Они будут дома,- сказала она,- давай где-нибудь встретимся.

–  Приходи к «Крэмборну», ровно в шесть. Я обедаю с матерью. Будем решать, как быть с Элфи. Он спалил консервный завод и потопил лодку. На этот раз она хочет надеть на него смирительную рубашку, но я попытаюсь ее отговорить. Это не по мне. Да, кстати, я теперь в другой гостинице. Мать явилась вчера вечером и заставила меня переехать. Сказала, моя гостиница чересчур убогая. Мне там нравилось, но что поделаешь?