Начало пути
Шрифт:
— Это пока материал. Я подумаю… — неуверенно заявил Романцов.
В коридоре затрещал звонок, послышались тяжелые шаги Насти. Скрипуче взвизгнула входная дверь. Затем что-то загремело, видимо упал велосипед, раздался звонкий смех, миг — и в комнату влетели две девушки. Настя уже успела с возмущением сообщить им, что у Кати сидит «какой-то сержант». С любопытством взглянув на Романцова, они бросились обнимать Катю.
— А мы тебя хотели позвать в кино, — с притворным огорчением сказала пухлая, круглолицая девушка.
— Я не пойду! —
— Понимаю, что не пойдешь! — протянула девушка и, не удержавшись, фыркнула, бросив пристальный взгляд на Романцова.
— Знакомьтесь! Это мои подруги по институту…
— И по торфу! Маня Ливеровская. — Круглолицая девушка сделала строгое лицо и протянула вскочившему Романцову мягкую руку.
— Лиза Кудрявцева!
Романцов поклонился другой девушке — худенькой, черноволосой, с узкими злыми губами. Она была красивая, но Романцов уже с месяц не понимал ничего в девичьей красоте. Он видел лишь одну Катю…
Он ушел от Кати в двенадцать часов, отлично зная, что не попадет в трамвай и ему придется итти пешком на Охту. Он больше не читал ей рассуждений Громова о храбрости, но, признаться, не жалел об этом. Они танцовали, и Кате приходилось насильно заставлять Романцова приглашать Маню и Лизу.
7. УДАР В НОЧЬ
За каменным сараем горел низкий костер. Пламя пожирало яростно трещавшие поленья. Так трещать могли только поленья, облитые керосином.
На снегу у костра сидели командир седьмой роты младший лейтенант Романцов, командир взвода младший лейтенант Рябоконь и разведчики — сержант Михеев и рядовом Азбек Минбаев.
Январские сумерки синели среди сосен. Вскоре показался чистый бледный месяц. На охапках сена, на сосновых лапах спали в обнимку с автоматами, поджав ноги в огромных, разношенных валенках, упрятав головы в поднятые воротники полушубков, изнеможенные бойцы. Самый черствый сердцем человек ласково улыбнется, взглянув на спящего ребенка. Однако куда трогательнее вид сраженного усталостью солдата которого сон опрокинул на рыхлый снег.
Романцов степенно беседовал с Рябоконем и разведчиками о незначительных событиях полковой жизни.
Пять дней, назад, 14 января 1944 года, с Приморского «пятачка», южнее Ораниенбаума, оттуда, где когда-то давным-давно исправно нес воинскую службу снайпер Романцов, где он убил 117 немцев, — войска Ленинградского фронта начали успешное наступление. Через день пошли в бой гвардейцы генерала Симоняка от Пулкова — на Урицк и Стрельну. Два удара — с южных рубежей Ленинграда, от больницы Фореля, от Автова, от Пулковской обсерватории и с «малой земли», от Ораниенбаума — раздробили немецкую оборону. Уже были взяты Ропша, Петергоф, Стрельна, Красное Село. Уже Романцов и его солдаты привыкли к наступлению. То что волновало и до слез радовало в первом бою: сотни окостенелых трупов немцев, разбитые дзоты и железобетонные доты, сожженные танки, вдавленные в землю пушки, русские крестьяне,
Протянув к огню большие темные руки, Михеев что-то оживленно рассказывал. Остальные молча смотрели на огонь.
К костру подошел старшина роты гвардии сержант Соболев, солидный, хозяйственный, уже пожилой мужчина с тяжелой иссиня-черной бородой.
— Может быть, поужинаете, товарищ младший лейтенант? — спросил он.
— Согласен.
Опустив на снег мешок, Соболев вынул бутылку немецкого шнапса, банки норвежских селедок, головку голландского сыра — трофеи вчерашнего боя. Романцов налил водку в кружку, выпил и поморщился.
— Дрянь! — убежденно сказал он.
— Да, с русской водкой не сравнишь, — горячо откликнулся Рябоконь.
Романцов передал бутылку Михееву.
— У нас все лучше, — сказал он.
— Сущая правда, — сказал Михеев, отдавая Азбеку Микбаеву кружку и бутылку, — сахар американский я не обожаю. Тощий сахар, без сладости. А немецкие сигареты… — он презрительно повел носом.
— То ли дело «Беломор» фабрики Урицкого! — воскликнул Рябоконь.
На лицах Романцова и бойцов появилось мечтательное выражение.
С минуту все молчали.
Узкое плоское облако, освещенное месяцем, плыло над лесом и хутором.
— Товарищ командир роты, что я хотел сообщить, — сказал Соболев, — в штабе писарь Ворожейкин мне доверительно передал: едва товарищу Сталину донесли, что войска фронта взяли Кипень, он обрадовался и сказал: «Ну, через два часа Ропше — конец!» Так оно и случилось! — старшина поднял указательный палец. — Как же это вместить, что Вер-хов-ный маршал — и знает все деревни?
— Сталин все знает! — сказал Минбаев.
Романцов улыбнулся.
— Ты забыл, Соболев, что Сталин на этих местах уже воевал. Лично бывал здесь. Это когда Юденич на Питер шел. Он взглянул на карту, отыскал Кипень и сразу все понял.
— Это — человек! — протяжно вздохнул Михеев.
Заскрипел снег, из-за сарая выбежал связной, крикнул торопливо:
— Командир седьмой роты, к комбату!
Уходя, Романцов оглянулся, увидел, что старшина налил связному чарочку и протянул добрый кусок сыра.
— За твоих деток, Соболев!
— Благодарствуйте, — радушно ответил старшина.
Острый, как штык, золотистый огонек свечи заколебался при входе Романцова. Свеча была воткнута в горлышко бутылки. Жирно поблескивающие блики поползли по черным от копоти стенам бани. Комбат — старший лейтенант Петров — спал, положив голову на карту. Было ясно, что он заснул внезапно, даже не успев понять, что засыпает. На его затылке торчал смешной хохолок.
Еще вчера Петров был командиром седьмой роты. После гибели капитана Романенко он принял в бою батальон. Своего взводного Романцова он поставил на роту.