Начало пути
Шрифт:
Романцов стоял у стола, не зная, что делать. Ему была неудобно будить комбата.
Проснулся Петров так же неожиданно, как и заснул. Подняв на Романцова красные глаза, он быстро сказал:
— Пришел? садись! Разведчики донесли, что в этой деревне (он показал по карте) закрепились немцы. Сколько их? Не знаю! Еще не знаю, — поправился он. — Как будто много. Два танка у них, — это точнее донесение. Мою задачу на завтра знаешь?
— Знаю!
— Выйти к перекрестку шоссе и «железки». Твоя рота сегодня была в резерве.
Романцов
— Если немцы останутся в деревне, они ударят нам в тыл. Ведь ясно, — видишь? Значит, утром ты должен быть в поселке. Все!
Склонившись над картой, Романцов почему-то с раздражением подумал: «Сомневаюсь, чтобы полковнику Уткову понравился такой приказ комбата на наступление». Затем он догадался, что Петров смертельно хочет спать. Ему стало стыдно.
— По шоссе я не пойду, — медленно сказал он. — На шоссе у немцев сильные заслоны.
— Понятно, что заслоны, — согласился комбат, — если они засели в поселке.
— Значит я пойду по лесу. Здесь, — Он провел красным карандашом черту по карте. — А здесь пушки не пройдут. У немцев два танка. Мне, комбат, нужны бронебойщики.
— Даю взвод!
— И минометчики мне тоже нужны.
— Ну-у, — недовольно заворчал Петров, — с минометами каждый дурак возьмет деревню! — Он подумал и, с усилием разжимая потрескавшиеся от ветра губы, сказал: — Два миномета!
— Все! Деревню возьму! — оказал Романцов, отбрасывая карандаш. — Выступаю через час!
Он устало потянулся. Хорошо бы поспать до утра в этой жарко натопленной бане, даже на полу, даже у порога, от которого тянет холодом. Он застегнул полушубок, влажно пахнущий мокрой шерстью, хотел попрощаться с комбатом, но Петров уже спал. На этот раз он уснул, привалясь к стене, открыв рот и сочно похрапывая. Романцов улыбнулся и вышел, бесшумно прикрыв забухшую дверь.
Месяц уже скрылся за тучами. Бледно светящиеся трещины рассекали темное небо. Заиндевевший, мохнатый ствол немецкой пушки неуклюже торчал в вышину. На пригорке лежали трупы немецких солдат. Жирным, удушливым смрадом тянуло от пепелища, багрово светились угли. Этот одинокий лесной хутор батальон Петрова захватил с боем всего четыре часа тому назад. Немцы сожгли все постройки. Даже крыша каменного сарая выгорела и рухнула.
Одна кособокая баня сиротливо торчала у ручья. В ней-то и спал сейчас комбат Петров. Рядом была раскинута штабная палатка.
Романцов на четвереньках влез в палатку, передал старшему адъютанту приказ комбата.
Через минуту он был в своей роте.
Михеев и Минбаев спали у костра. Костер потух, лишь под пеплом дышали угли. Романцов разбудил разведчиков, при тусклом свете фонарика показал им на карте путь через лес к поселку.
— Вы, ребята, пойдете впереди роты. Мы выступим через час, — он оттянул рукав полушубка, — в девять ноль ноль. Снег — глубокий, значит мы будем итти в двух-трех километрах позади. Вы должны проникнуть в поселок, выяснить, каковы силы немцев.
Подошел Рябоконь, послушал, с плохо скрываемой досадой проговорил:
— А лыж нету!
— Да, пойдем без лыж…
— Учились два месяца ходить на лыжах, бои начались, а где лыжи?
— Сами виноваты, — пошутил Романцов. — Очень быстро наступаем. Вот обозы и отстали! По этой же причине мы едим противные немецкие консервы, вместо честной русской пшенки!
Михеев и Минбаев заулыбались. Этого и хотел Романцов. В каждом бою бывают свои неполадки. Бывалый солдат должен относиться к этому снисходительно.
— Да, чуть не забыл! Вот здесь… — Романцов снова развернул карту, — озеро; наверное, оно еще не замерзло. Хороший ориентир!
Рябоконь внимательно выслушал короткие, но точные распоряжения своего нового командира. Еще на курсах ему пришлось признать, что Романцов умнее и опытнее его. Беспечность помешала Рябоконю обидеться на это. Потом он привык покорно выслушивать советы и наставления Романцова. Помогло, что Романцов держал себя скромно, не зазнавался.
По счастливой случайности они оба были направлены в сентябре сорок третьего года в Ораниенбаум и получили назначения в один полк. Хотя Романцов был таким же командиром взвода, таким же младшим лейтенантом, как Никита, — все старшие офицеры — от комбата, до полковника — относились к нему иначе, чем к Рябоконю. Они даже ругали Романцова за ошибки не так, как других взводных, — более насмешливо, более дерзко, Никита смутно догадывался, что и ошибается-то Романцов по-своему: ошибки были умные, смелые.
Сейчас Рябоконь знал, что в батальоне нет ни одного офицера, который смог бы командовать ротой так же уверенно, как Романцов. Вот почему он с таким вниманием слушал его приказы.
— А где-то Васька Волков? — вдруг спросил Романцов, вороша палкой угли.
— За Красным Селом, где ж ему быть, — негромко сказал Рябоконь. — Если еще живой, — добавил он со свойственной солдатам грубоватой правдивостью.
— Так мы и не попали в гвардию!
— Здесь тоже не плохо.
— Да, когда побеждаешь, — везде хорошо! Я подумал: как странно, что на войне люди легко расстаются. Ты обратил внимание, что фронтовики не умеют писать письма друг другу? «Жив-здоров, чего я тебе желаю». Жене, детям — да, пишут подробно, ласково.
— Я посплю немного, — сказал Рябоконь. — Спать хочется.
Он принес от сарая несколько досок, швырнул их на костер, взвились искры. Спал он тревожно: ворочался, всхрапывал, бормотал какие-то ругательства.
А Романцов ходил вокруг костра, заложив руки за спину, курил пресную немецкую сигарету и думал, что он проведет по лесу вслед за Михеевым и Минбаевым роту, ударит с фланга на немцев и к утру захватит поселок, что самое главное в этом бою — внезапность атаки.
Он легко вообразил, что к рассвету немцы в посадке успокоятся: ведь от дозорных на шоссе за всю ночь не было тревожных донесений. Успокоятся, а он их внезапно атакует с фланга. «Фланг, внезапность!» — сказал он себе. Слова были тяжелые, угловатые, словно камни. В них была почти осязаемая руками прочность. Все, что он прочитал в уставах и книгах, видел и пережил во время боев по прорыву блокады, все, чему он научился у полковника Уткова, было заключено теперь в этих словах.
Согнувшись над сугробом, начертил щепкой по снегу глубокую линию: шоссе. Рядом пролегла извилистая черта — путь его роты по лесу. И вот поселок, — он воткнул щепку и возбужденно засмеялся. «Конечно, замысел простой, ничего выдающегося в нем нет. Но год назад я бы не мог так уверенно принимать решение на бой».
Минуты покоя перед боем — самые трудные для офицера. Необходимые распоряжения отданы, выходить еще рано, а приниматься за какое-нибудь дело уже поздно.
Было тихо. На западе край неба изредка светился от вспышек немецких ракет. Скрипели полозья саней на дороге: везли боеприпасы. Снег лежал среди деревьев — синий, волнистый.