Нациестроительство в современной России
Шрифт:
Сложился и равновесный слой «придонья» (зона доминирования социальной депрессии и социальных катастроф), размеры которого оцениваются в 5% населения. Как сказано в отчете социологов, находящиеся в нем люди испытывают панику: «Этим психоэмоциональным наполнением беднейших социально-профессиональных слоев определяется положение “придонья”: они еще в обществе, но с отчаянием видят, что им не удержаться в нем. Постоянно испытывают чувство тревоги 83% неимущих россиян и 80% бедных». По оценкам экспертов, угроза обнищания реальна для 29% крестьян, 44% неквалифицированных рабочих, 26% инженерно-технических работников, 25% учителей, 22% творческой интеллигенции. Общий вывод таков: «В обществе действует эффективный механизм “всасывания” людей на “дно”, главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность
289
Возьмитель А.А., Осадчая Г.И. Образ жизни в России: динамика изменений // СОЦИС. 2010. № 1.
Почти одна пятая часть населения России сброшена на «дно» и «придонье» в результате разрушения институциональных матриц, на которых был собран и воспроизводился советский народ. Это разрушение было произведено посредством войны, а не является следствием «плохих методов», «неспособности государства» или «ошибок». Это надо понимать тем, кто думает о сохранении и возрождении России. Надо видеть и актуальную угрозу: «дно» все более и более этнизируется как иная, причем враждебная «благополучным» общность. Иначе и быть не может, поскольку война против пятой части «бывших россиян» ведется при молчаливом согласии «благополучных».
Отказ общества считать отверженных своими приобретает демонстративный характер. Так, де-факто им отказано в конституционном праве на медицинскую помощь (ст. 41 Конституции РФ). Это при том, что практически все бездомные больны, а среди беспризорников больны 70%. Половина бездомных — бывшие заключенные и беженцы — находятся в постоянном конфликте с властью, так как не могут легализоваться и нарушают правила регистрации. Государственная помощь оскорбительно ничтожна по масштабам, что также стало символом отношения к отверженным.
В ответ в установках отверженных происходят важные и быстрые сдвиги. Они утратили надежды, которые у них были в середине 1990-х гг., а с ними во многом и желание «вернуться» в общество. В 1995 г. и 1999 г. было проведено сравнительное исследование беспризорников. В 1995 г. они все считали, что им можно помочь, а подавляющее большинство желали помощи, надеялись на нее и имели представления о том, как им можно помочь. «Пессимистов» было 22%. В 1999 г. доля тех, кто дал отрицательные ответы по этим позициям, составила 79%. Если в 1995 г. 27% беспризорников доверчиво сообщили о своей мечте «сытно питаться», а многие и о желании иметь «игрушки и красивую одежду», то в 1999 г. таких уже не было вообще, как и не нужна была бездомным «помощь с жильем» (в 1995 г. — 15%). 290
290
Иванов В.Н., Назаров М.М. Массовая коммуникация в условиях глобализации // СОЦИС. 2003. № 10.
Другая группа ставших иными — сброшенные реформой в тяжелый алкоголизм. С 1994 г. по 2003 г. в РФ проводился российский мониторинг экономического положения и здоровья населения, включающий в себя сбор сведений о потреблении алкогольных напитков. Он охватывал 4 тыс. домохозяйств и около 11 тыс. членов домохозяйств. Мониторинг показал, что уровень потребления алкоголя коррелирует с уровнем социального неблагополучия. Если потребление чистого алкоголя на одного потребителя в областных центрах выросло за 1994-2002 гг. с 13,0 до 16,3 л, то на селе — с 18,5 до 28,8 л.
Обзор данных мониторинга завершается таким выводом: «В 1994-2002 гг. устойчивый рост рискованного уровня потребления наблюдался, кроме женщин, у экономически неактивного населения трудоспособного возраста, у пенсионеров, самозанятых; у бедных, у сельских жителей; в многодетных семьях; у разнорабочих. Иными словами, пить стали чаще и больше в социальных средах, в наибольшей степени испытавших социально-экономические и психологические травмы переходного периода: падение уровня жизни, депрессии, страх, потерю уверенности в себе и в своем будущем, суицидные мысли». 291
291
Тапилина В.С. Сколько пьет Россия? Объем, динамика и дифференциация потребления алкоголя // СОЦИС. 2006. № 2.
Отметим в этой связи еще одну группу иных, ставших таковыми после реформ, — коренные малочисленные народы. В 1990-е гг. эти народы испытывали тотальное хроническое недоедание. Даже в 2003 г. валовой месячный доход на душу населения в районах проживания этих народов был намного ниже нормы (иногда в два и более раз).
Абсолютное большинство народов Крайнего Севера отброшено далеко за черту бедности. 292 Например, 40% тофаларских семей в середине 1990-х гг. жили в ветхих домах постройки 1920-1930-х гг. и только 13% — в домах постройки последнего десятилетия. Благоустроенного жилья здесь практически не было, а обеспеченность жильем была ниже среднеобластной в 1,5-2 раза, как и объектами медицинского и бытового обслуживания. 293
292
Донской Ф.С. Интеграционные процессы в жизни северян: проблемы и перспективы // СОЦИС. 2005. № 5.
293
Един С.П., Маглеев А.А., Парфенов В.М. Социально-экономическая реабилитация малочисленных этносов Иркутской области // СОЦИС. 1994. № 7. С. 134.
Таким образом, в ходе реформы региональная и социальная дифференциация резко усилилась. Резко нарушились устоявшиеся, стабильные соотношения в социальных индикаторах разных регионов страны и в разных социальных группах. Это — одно из средств демонтажа народа.
Культурная травма
Суть информационно-психологической войны заключается в нанесении народу тяжелой культурной травмы. Это понятие определяют как «насильственное, неожиданное, репрессивное внедрение ценностей, остро противоречащих традиционным обычаям и ценностным шкалам», как разрушение культурного времени-пространства (по выражению М.М. Бахтина, хронотопа; сам он называл такие культурные травмы «временем гибели богов»). Теория культурной травмы возникла именно в ходе анализа нарушений национальной идентичности. 294
294
Эту методологию П. Штомпка применяет в серии исследований ценностного кризиса народов Восточной Европы как следствия «постсоциалистического шока» (см. Штомпка П. Социальное изменение как травма // СОЦИС. 2001. № 1-2). В 1990-е гг. состояние массового сознания этих народов выражалось в вопросе: «А есть ли жизнь после перехода?».
Культурная травма, нанесенная советскому народу, в начале 1990-х гг. превратилась в культурный шок, который привел к состоянию тяжелого душевного разлада у большинства граждан. В начале 1990-х гг. 70% опрошенных относили себя к категории «людей без будущего». В 1994 г. «все возрастные группы пессимистически оценивали свое будущее: в среднем только 11% высказывали уверенность, тогда как от 77 до 92% по разным группам были не уверены в нем». 295 Летом 1998 г. (до августовского кризиса) на вопрос «Кто Я?» 38% при общероссийском опросе ответили: «Я — жертва реформ» (в 2004 г. таких ответов было 27%).
295
Беляева Л.А. Социальный портрет возрастных когорт в постсоветской России // СОЦИС. 2004. № 10.
В результате перестройки масса людей утратила связную картину мира и способность к логическому мышлению, выявлению причинно-следственных связей. В этом состоянии у населения РФ отсутствует ряд качеств народа, необходимых для выработки проекта пересборки. Можно говорить, что народ болен и лишен дееспособности, как бывает лишен ее больной человек, который еще вчера был зорким, сильным и энергичным. Некоторые политологи, чтобы охарактеризовать состояние народа, используют понятие субъектности, т. е. степени способности данного общества быть субъектом истории, самому определять свою судьбу.