Национал-большевизм
Шрифт:
И вот посмели… Это один из самых мудрых актов русской революции, и если только его удастся осуществить действительно и до конца, — много грехов ее отпустится ей…
А в плане времен страшные герои Чрезвычайной Комиссии предстанут перед судом истории, вероятно, рядом с кровавыми опричниками Грозного, во славу новой России не жалевшего представителей старой (боярскую аристократию удельного периода), и рядом с жуткими сподвижниками Великого Петра, перестроившего Русь на костях прекрасных людей старины и на крови тихого царевича Алексея.
Друзьям слева [135]
Между
Маккиавелли
I
С напряженным интересом читаешь статьи и корреспонденции представителей примиренческой интеллигенции из России. Лишенные формального штампа большевистской идеологии, свободные в своей аргументации от официальных коммунистических схем, они в то же время характерны бесспорной свежестью мысли, вдумчивым и непредвзятым отношением к революции, плодотворным сознанием всей исключительности совершающегося исторического сдвига. В корне преодолена в них обывательская неспособность подняться над изъянами революционного быта, чувствуется в них дыхание воздуха эпохи — творческое дыхание, глубоко воспринятое и сознательно усвоенное. Несомненно, нам, эмигрантам, есть чему поучиться из зарубежных статей и корреспонденций…
135
«Новости Жизни», 26 марта 1922 года.
Но при всем этом, читая статьи Тана, проф. Адрианова, Гредескула, Членова, вдумываясь в петербургский диспут о «Смене Вех», я ощущаю потребность отметить одну проблему, в сфере которой настроения наши несколько расходятся. Это — проблема происходящего ныне «отступления» революции.
Впрочем, не мне принадлежит инициатива констатирования известного разномыслия нашего в этом пункте. Мой пресловутый «спуск на тормозах» встретил оживленную критику со стороны наших политических друзей из России. Судя по соответствующим ссылкам и цитатам, именно он, главным образом, послужил основанием довольно задорных утверждений, что «неовехисты до конца не прозрели» (Адрианов), что «на книжку Смена Вех приходится смотреть сверху вниз» (Тан), что нужно пойти дальше, чем пошли авторы «Смены Вех» (Гредескул).
Петербургские примиренцы не считают правильным отнестись к новой экономический политике советской власти как к симптому серьезного кризиса революции. Вместе с большевиками они смотрят на нее, как только на один из временных этапов революционной истории, еще далеко не законченной, продолжающей неуклонно развертываться и развиваться. Вплетая русскую революцию в цепь всемирно-исторического «катаклизма», они не придают особого значения тактическому «поправению» русского правительства, усматривая в нем не что иное, как «временное затишье», «передышку», более или менее незначительный эпизод в общем ходе событий. На этом они настаивают с единодушием и убежденностью.
Вряд ли, однако, возможно согласиться с такой концепцией. Мне кажется, в ней проявляется опасное для реальных политиков свойство, — которое я бы назвал революционным романтизмом. Переоценка революционных возможностей. И отсюда — ошибочный диагноз, чреватый ошибочным прогнозом. Это особенно чувствуется у Тана, статьи которого за последнее время сплошь проникнуты прямо-таки чисто поэтическим подъемом (своеобразной «поэзией от этнографии»), интересным с точки зрения культурной и психологической, но явно оторванным от конкретной жизненной обстановки.
В центре России, вероятно, чересчур резко ощущается пафос великого перелома, чтобы людям, «принявшим революцию»,
II
Дело не в наших субъективных желаниях и стремлениях, не в отношении нашем к целям русской революции, — дело в мере осуществимости этих целей при данных исторических условиях.
И вот, вглядываясь в окружающую обстановку, русскую и международную, следует категорически признаться, что максимум революционного каления — позади, что путь революционных свершений близок к концу. Не случайно отступает от коммунизма советская власть, не случайно добивается она приобщения к цивилизованному («старому») миру, — ее к этому нудит железная логика истории, враждебная не только понятному движению реакционеров, но и слишком проворному забеганию вперед.
Как же отрицать наличность «спуска на тормозах» (кстати, и самый-то термин этот взят мной, помнится, откуда-то из советской прессы), когда перед нами — решительное преображение русской жизни на недвусмысленно «буржуазный» манер? Увы, еще не так давно можно было издеваться над Западом, где «бедняки любуются витринами сказочных магазинов». Еще недавно можно было прославлять российское равенство — хотя бы и равенство в нищете. Теперь же разве не встретите вы на Невском или Тверской бедняков перед блестящими витринами, и разве на самарском вокзале по соседству с трупами и умирающими от голода людьми не продаются в буфете первого класса всевозможные деликатесы за миллиарды рублей?.. Как это ни грустно, материальное неравенство в красной России ныне острее и ярче, чем где бы то ни было на белом Западе. И неравенство уже не случайное, «преступное», а самое законное, охраняемое правовой нормой.
«Досадная передышка»? Но ведь по свидетельству самого Ленина эта передышка может длиться десятилетия. Разве это не значит, что революция, как таковая, на закате, — революция в смысле прыжка «из царства необходимости в царство свободы»?..
Великий сдвиг произошел — это способны отрицать только слепые. Переменился правящий класс, изменилась психология народа. Вместе с тем максимальные претензии нынешнего исторического периода заявлены — и заявлены громко, мощно, импозантно. Русская революция, при всем ее ужасе, не была бы великой, если бы их не заявляла, но, с другой стороны, именно поэтому она и великая революция, что программа ее будет осуществляться лишь столетием…
Конечно, можно подняться на столь головокружительную «птичью» кручу, откуда трудно разобрать этапы нашего земного развития. Тан получает полное право заявить, что «трудно расчленить революцию от реакции — это общий процесс; в жизни вырастает что-то новое, революционное». Но наши критерии по необходимости иные, и для политика или государственного деятеля реакция отнюдь не есть революция, хотя здоровая реакция всегда усваивает известные достижения революции.
Судя по всему, мы вступаем ныне как раз в полосу такой реакции. Она пришла не в бурной форме белого торжества, а неслышной поступью, закутанная в красный плащ… После Кронштадта революция фатально идет на убыль, и вопрос тут вовсе не в искусстве или, наоборот, промахах господствующей партии, а в непреложном социологическом факте, его же не прейдешь: — лишь объективно достижимые результаты переворота, лишь его «перевариваемые» (Ленин) элементы могут быть зафиксированы прочно. И глубоко ошибочны романтические мечты сделать революцию «перманентной».