Национал-большевизм
Шрифт:
Все мы хотели быть в революции, но фатально оказывались вне ее. Все мы кричали о «приятии революции», и не сознавали, что, стремясь ввести ее в строго очерченное, понятное нам русло, мы не «приняли» ее, а бунтуем против нее. Она шла сама собой, пользуясь теми, кто воистину и до конца слушались ее. Мы же очутились на другом берегу. Все мы «глядели в Наполеоны», но за Наполеона принимали Вандеи. «Творили сладостную легенду», и всех Альдонс готовы были принять за Дульцинею…
И боролись. Этот сборник, «Смена Вех», есть прежде всего человеческий документ, глубоко характерный для одного из активных отрядов нашей интеллигенции, для одной из «школ» нашей
Читая статью Ключникова, нервную, кишащую мыслями, подчас не вполне переваренными, не нашедшими еще подходящего внешнего выражения, но продиктованными единой и плодотворной жизненной интуицией — я отчетливо вспомнил наше последнее свидание с ним в Омске, в начале февраля 19 года.
Я тогда только что приехал в Омск из освобожденной Перми, подавленный ужасом, но и ушибленный мрачным величием революции. Он же, расставшись со своим министерством иностранных дел, был как раз накануне отъезда в Париж, где мечтал воочию наблюдать версальскую конференцию и продолжать борьбу за Россию.
Помню, долго беседовали на основные, волнующие темы. Я рассказывал ему о жизни в Советской России, о терроре, коммунизме, новом облике Москвы. Он говорил о своей одиссее — Ярославль — Казань — Уфа — Омск, о сибирском движении, Дирекории, Колчаке. Как и раньше, наши политические настроения удивительно совпадали… Потом совместно стремились уяснить и установить идеологию Омска (основные моменты этой беседы сохранились в моем дневнике):
— Только ни в коем случае не реакция дурного тона. Не бессмысленно же льется кровь! Самопреодоление революции. Военная, но вместе с тем по существу революционная диктатура. Во имя достижимых задач революции…
Я не мог удержаться, чтобы не высказать своего впечатления, меня мучившего, но непреодолимого:
— Конечно, дай Бог победу Колчаку, и хочется верить, что победа будет. Но, знаете, все-таки, несмотря ни на что, — насколько ярче, насколько интереснее лицо Москвы, чем здешнее… Все-таки пафос истории — там… А здесь, — здесь достаточно пойти в «Россию» (омский ресторан), чтобы охватило сомнение… Это не новая Россия, это не будущее… Бывшие люди… Что-то не то…
Ключников понял сразу. Было видно, что он сам об этом думал неоднократно:
— Несомненно… Так и должно быть… Всему свое место. Конечно, там ярче, эффектнее. Но мы сознательно должны приобщиться сюда, хотя здесь сейчас и не центр истории. В известном отношении, если хотите, мы должны принести в жертву себя… Нужно осмыслить здешнее движение. Разумеется, ему нечего состязаться с Москвой по яркости (возьмите хотя бы внешнюю политику Москвы!), но оно принесет пользу стране. Оно благоразумнее. Необходимо только, чтобы оно не сходило с почвы революции, вводило революцию в границы. Это — наша задача…
— Да, я тоже так думаю. Именно вот это наше белое движение сможет утвердить значение революции, даже большевизма — для истории. Сам большевизм для этого, вероятно, недостаточен. Чтобы консолидировать французскую революцию, нужен был Наполеон…
— Заметьте, что благоразумие
— Да, конечно. Будем добиваться победы… Но… но вдруг… А что, если не будет победы?.. А вдруг победят они?… Что тогда?.. Что будет с Россией, со всеми нами?.. Ужели духовная смерть?
— Ну, нет… Если победят они, значит, они нужны России, значит, история пойдет через них… Во всяком случае, мы должны быть с Россией. Что же, — встретимся с большевиками!
Эта мучительная, жуткая мысль, неоднократно стучавшаяся мне в голову, но которой я боялся отпереть и разум, и чувство — была формулирована моим собеседником со всею ясностью и решительностью. Видно было, что он уже достаточно ею овладел.
Мне было страшно этого вывода, и в то же время бесконечно радостно, что в своих настроениях и думах я не одинок…
Потом мы расстались и надолго потеряли друг друга из виду. В случайных эпизодических письмах как-то не приходилось касаться этих больных тем. Более тесный идейный контакт между нами восстановился лишь к 21 году, после появления в Париже моей книжки…
Белое движение усиливалось, и я ушел в него с головой, пытаясь обосновать идеологию «революционного преодоления революции во имя ее собственных целей». Но за весь омский период, за год омской борьбы, сознательно и бессознательно я возвращался к страшному «а если?..», изыскивая исход в случае нашего поражения., в случает их победы всероссийского масштаба. Сможет ли страна нейтрализовать их яд, приняв их силу? Как сделать возможным служение России при их торжестве? Как примирить верность духовным основам своей жизни с приятием новой (большевистской!) России? Можно ли, не изменяя себе, «встретиться с большевиками»?
…И вот теперь, читая «Смену Вех», уже окончательно убеждаешься, что все эти роковые вопросы, тогда ставившиеся лишь условно и предварительно, теперь стали настолько очередными и объективно насущными, что требуют разрешения во что бы то ни стало.
Большой опыт, суровая школа… Резигнация (от фр. resigner — покорность, смирение). Поражение, которое должно научить. Заздравный кубок за учителей.
Да, но это поражение похоже на победу! Ошиблись мы, а Россия жива, и революция оправдана, хотя пошла своей, а не нашей дорогой. И по ней дошла до конца. Но все дороги ведут в Рим. Если мы не пришли в Москву с белыми армиями, — придем безоружные, смирившиеся перед революцией, но с тою же любовью к России, с гордостью за нее, как прежде, как всегда.
…………………………………………………………………………………..
Вдумываясь в новые «Вехи», различаешь в них два основных момента. Прежде всего они — политический призыв примирения, действительной «встречи» интеллигенции с революцией в ее теперешнем фазисе. Критика старых, изжитых путей «белой мечты». Тем сильнее и действеннее эта критика, что исходит от людей, для которых «белая мечта» была всем. Они «имманетны» ей. Они мыслят и сейчас в значительной мере «по белому», все методы их мышления по-прежнему глубоко противоположны социально-материалистическому стилю официальных канонов революции. Но привычное, догматическое содержание белой политики («борьба») в корне развенчивается, как бессмысленное и внутренне противоречивое. В этой знаменательной книге традиционная идеология нашего противобольшевистского движения приходит к своему органическому самоотрицанию изнутри.