Национальность – одессит
Шрифт:
В одном из пакгаузов заправлял белобрысый конопатый американец лет двадцати пяти, довольно хваткий малый по имени Брюс Смит. Он сносно говорил по-китайски, а ругался так и вовсе отменно. Работники у него прямо таки летали, и при этом я впервые услышал, как китайцев называют не просто лодырями, а с добавлением разных прилагательных, в том числе и английских. Я даже спросил, не работал ли он раньше боцманом на паруснике? Оказалось, что нет. Восемь лет назад Брюс Смит добрался сюда на пароходе в роли помощника кока с полусотней серебряных долларов в кармане. Теперь пакгауз принадлежал ему.
— Эти бездельники ничего не умеют делать! — очень искренне отозвался он о своих работниках.
Я с ним согласился, поэтому, наверное, за джонку получил немного больше,
— Мне как раз нужна шхуна, чтобы возить продукты японской армии в Баюйцюань. Желтокожие хорошо платят, — поделился Брюс Смит после окончания сделки.
Пассажиры «Мацзу» с моей помощью, как переводчика и консультанта, арендовали подводы, почти не отличающиеся от русских, с которых, наверное, и скопированы, до Мукдена из расчета рубль в день. Оплата только серебром, но по прибытию. Там есть отделение Русско-китайского банка. По словам возниц, ехать придется неделю, если не спешить. Верхом можно добраться за три-четыре дня. Брюс Смит предупредил, что на дорогах, особенно в районах рядом с боевыми действиями, шалят хунхузы (красно(рыже)бородые), как здесь называют разбойников. Видимо, основную часть их составляли истинные монголы, которые были светловолосы и голубоглазы. Я решил не рисковать, не отрываться от народа. Среди пассажиров было с полтора десятка мужчин, вооруженных охотничьими ружьями и револьверами или пистолетами. Не уверен, что они толковые бойцы, но ведь и хунхузы этого не знают.
В путь отправились рано утром. Дети и женщины ехали на подводах, сидя на собственном багаже. Мужчины шли пешком. Правда, надолго их не хватало. Как-то само собой получилось, что я продолжил быть «капитаном». Вооруженных мужчин распределил так, чтобы могли дать отпор при нападении с любой стороны. Сам, переодевшись в фуфайку, кожаные штаны и переобувшись в сапоги, скакал впереди каравана, а вторая лошадь шла на поводу за телегой, нагруженная чемоданом, саквояжем и баулом с пальто и одеялами. У меня на коричневом кожаном поясе справа кобура с парабеллумом, слева — сабля в ножнах, в подмышечной кобуре — браунинг. В чехле, притороченном справа к седлу, двустволка, заряженная картечью, слева сагайдак с луком и колчаном, сзади в седельных сумках боеприпасы и небольшой запас продовольствия, если проголодаюсь в пути. В общем, давно я не чувствовал себя таким большим и сильным.
Грунтовая дорога шириной метра четыре петляла между холмами, которые ярко выкрасила осень. Везде, где только есть возможность, разбиты поля. Выращивают гаолян, пшеницу, пшено, овощи… Урожай давно собран, но, пользуясь сухой теплой погодой, на многих участках копошились крестьяне. Завидев нас, прекращали работу и молча провожали взглядом.
В первый день привалы делали через каждые два-три часа на окраинах деревень, потому что путешественники сильно уставали с непривычки. Сперва спрашивали у крестьян коровье или козье молоко, пока не убедились, что здесь такой скот не разводят. Точнее, коровы изредка попадались в зажиточных дворах, но держали их на мясо и для производства бычков, которых кастрировали, превращая в волов — основную тягловую силу в этих краях. Зато крестьяне с удовольствием и сравнительно дешево продавали копченую свинину. Ее как раз заготавливали сейчас, забивая откормленных за лето поросят. Ночевали на постоялых дворах в больших помещениях с низкими деревянными нарами, застеленными соломой. Не знаю, кого там было больше — клопов или мышей.
Второй день дался труднее, а утром третьего все смотрели на меня так, будто предлагаю отправиться на казнь.
— Можете отдохнуть здесь до завтрашнего дня, — предложил я. — Но где гарантия, что за это
Они справились. Отдыхали, правда, на привалах дольше, но километров тридцать за день одолели. С утра четвертого не надо было никого подгонять. Теперь мужчину почти все время шли пешком и даже курили на ходу, хотя сейчас это считается дурным тоном. Старшие дети тоже начали покидать подводы, бегать вдоль каравана, смеясь. Это было самое интересное приключение в их жизни.
Видимо, мысль о перерезанной японцами дороге пришла мне в голову не просто так. На шестой день пути, ближе к полудню, я решил проехать вперед, посмотреть, где можно остановиться на привал. Проскакал трусцой с километр, после чего перевел коня на шаг. Впереди дорога поворачивала круто влево и дальше шла между низкими холмами. Я еще по старой привычке подумал, что здесь можно было бы устроить засаду, и остановился, чтобы осмотреть склоны. На топот копыт обратил внимание не сразу, потому что начал вспоминать, как в похожем месте напал на купеческий караван. В воспоминания вдруг ворвалось, что слышу эти звуки спереди, а не сзади, как обычно.
Их было трое. Наверное, разведка или конный патруль. Впереди скакал на коне «коровьей» масти, так любимой японцами, высший рядовой, судя по трем тонким красным полоскам на зеленых обшлагах, а следом, парой, два рядовых второго класса с одной тонкой желтой полоской. На головах темно-синие фуражки с высокой тульей и зеленым околышком с желтой эмблемой цветка сакуры, похожей на пятиконечную звезду, и коротким черным козырьком. У нижних чинов нет черного горизонтального узкого просвета на околышке, а у младших офицеров одни, у старших два, у генералов три. Вот где раздолье для снайперов, которых, как отдельной военной профессии пока нет. Штаны на японских кавалеристах были красные, сапоги высокие черные. Слева на поясе в железных ножнам слабозагнутый меч, который, как мне сказал капитан Павловский, называют кю гунто. Спереди — две кожаные сумки на тридцать патронов каждая. За спиной карабин системы Мурата тип двадцать два с подствольным магазином на пять патронов калибра восемь миллиметров с бездымным порохом.
Спрятавшись на склоне среди низких деревьев и высоких кустов, я позволил японскому патрулю проскакать мимо засады, после чего поразил их из лука с дистанции метров пятнадцать. Задние рядовые второго класса даже не успели понять, что произошло, поникли к шеям своих лошадей, а передний высший рядовой услышал шум за спиной, начал поворачиваться, одновременно правой рукой ловко снимая карабин. Из-за этого свалился с коня навзничь на дорогу, сломав древко стрелы. Он еще был жив, когда подошел я, пытался ослабевшими руками поднять карабин и направить на меня. Я ударом ноги выбил оружие, после чего оттащил раненого японского солдата в кусты, где и нанес удар милосердия, перерезав сонную артерию. Затем вернулся на дорогу, отвел оттуда в кусты две другие лошади с мертвыми наездниками, которых скинул рядом с первым. Сняв с трупов темно-коричневые ремни с патронными сумками и мечами в ножнах и стянув сапоги, вернулся на дорогу, где присыпал землей небольшую лужицу крови. Сейчас прохладно, трупы завоняют и будут обнаружены дня через два-три или дольше. По обломку стрелы в одном из них и форме повреждений у других сделают вывод, что убиты из луков — типичного оружия кочевников, то есть хунгузов, которые и обшмонали жертвы.
Приатачив добычу к седлам и привязав лошадей поводом к хвосту передней, я поскакал дальше по дороге, за поворот, потому что сзади слышался шум нашего каравана. Не надо, чтобы они знали об убийстве японских солдат. Тогда точно не проболтаются. Заехав за следующий поворот, где холмы по обе стороны дороги сходили на нет, я завернул в небольшой островок леса и оставил там трофейное оружие, сапоги, седла, попоны и упряжь, а лошадей перегнал через него и отпустил пастись в неглубоком длинном овраге. Кто найдет все эти богатства, тому и счастье. Или наоборот, если японские солдаты увидят их у нового хозяина.