Национальный вопрос и моя мама
Шрифт:
И нервно отдернула занавеску. Так и есть. Света, местный гиж (считай, сумасшедшая), идет с потрепанными сумками в окружении десятка собак в парк.
Нет, только русские умеют так сходить с ума из–за животных! Виданное ли дело, чтобы человек в наше время два раза в день носился с уличными собаками и кормил их мясом? Гиж — она и есть гиж. И соседи ее правильно ругают. Собаки, как мутаки, целый день валяются у ее подъезда, ждут кормежку. Пройди мимо них — облают.
Сто раз права Тинико, шестнадцатилетняя дочка Кето, спящая сейчас в обнимку с мобильником, говоря, что Света —
Итак, на чем Кето остановилась? Ах да, на молитве за Грузию. Но настроение явно испорчено. Лучше уж телевизор включить — посмотреть, какую еще глупость отмочило правительство (вразуми его, Господи!).
Света тем временем шла по своему ежедневному маршруту в окружении верных четвероногих спутников. Она поравнялась с мусорщиком Сакулом. Сакул, в новой оранжевой жилетке с синей эмблемой мэрии, опершись на приплюснутую метлу, пополоскал правой рукой в воздухе — поприветствовал: «Доброе утро, Света! Ты бы лучше десять овец завела. Хоть мясо мало–мало иногда кушала! — И чуть потише добавил: — Ай-ай! Совсем кишмиш твое дело».
Света, не удостоив его ответом, прошествовала дальше.
Интересно, кем Сакул себя воображает? Брежневым на Мавзолее? Что он там наболтал про кишмиш? Намек, паразит, сделал, что она, Света, старая, сморщенная, как кишмиш, а ума все нет и не будет. Да еще, наверное, на ее старомодную одежду и стоптанные туфли глазел.
Вот, дожила, даже последний курд–мусорщик, и тот в глаза смеется. Что уж о грузинах говорить! Они разве люди? Бездушные бездельники, показушники несчастные! Разве они могут ее понять? Вот у Хромушки глаза человечьи. Собака, а все без слов понимает, телепатически.
Рука сама потянулась погладить черную кудлатую псину. А та и рада, хвостом виляет, в положение входит.
Охо–хо–хо, сказал бы кто Свете двадцать лет назад про ее плачевное сегодня — наверно, наплевала бы тому в его бесстыжие глаза.
Тогда, защитив в Москве диссертацию и получив корочки кандидата медицинских наук, столько радужных планов строила. Ведь она, Света, весь Советский Союз объездила, чего только не видела: конференции, симпозиумы, столько интересных людей! И куда это все потом исчезло? «Как сон, как утренний туман»…
Семейная жизнь у нее не сложилась. Ну и что? Зато еще оставалась интересная любимая работа.
Когда стукнуло сорок, захотела она взять ребенка. И это не сбылось. Родные проявили эгоизм, все были против: «Откуда ты знаешь, какая у него генетика? А может, алкашом вырастет. Замучаешься с ним потом!»
Не взяла. Надо было настоять на своем. Была бы сейчас живая душа рядом.
А потом жизнь Светы вообще под откос покатилась. Союз распался. Никому не нужны были ни ее лабораторные исследования, ни ее знания. Надо было выживать всеми возможными способами: продавать вещи, работать уборщицей в богатых семьях и пить горькую чашу унижений от людей, которые по всем статьям ниже тебя.
Каково слышать в спину отвратительный горделивый шепот: «Наша–то уборщица — кандидат наук!» — объясняла хозяйка своим гостям (и откуда она только узнала? В Тбилиси ничего не скроешь — все друг про друга
Э, все прошло, и остались только они — Рыжуха, Бомбора, Пеле, Бобик и еще три–четыре приблудившихся, без имен. Вот из–за них, из–за собачьей радости в глазах и восторженного скулежа с подвыванием и таскает Света ежедневно тяжеленные сумки с банками и мисками, чтобы разливать суп дворнягам.
Дома у нее целый зоопарк — три свои собаки и четыре кошки, подобранные в разное время на улице. Просто не смогла пройти мимо, и все тут.
Сколько с ней, Светой, соседи ругались из–за собак! И со своего дома, и из чужих, напротив! Вон окна ее старой врагини, пучеглазой Кето. Небось, зенками ее, Свету, из–за занавесок провожает и гадость какую–нибудь вслед говорит. Как–то поцапались они из–за собачьих какашек под кетовым окном. Кето даже религию приплела: «Богу, — говорит, — не угодно, чтоб так из–за собак с ума сходить!» Это, видите ли, идолопоклонство. У нее забыли спросить!
Света тогда плюнула от злости пучеглазой под ноги и сказала пару ласковых. У нее свое понятие о Боге. Ей, Свете, по церквам мотаться некогда. Вон орава какая!
Последнее время нервы совсем никуда стали. И сердце так бьется, что вот–вот выскочит из груди. А сумки с базара, мясными обрезками набитые, для Светы словно гири стопудовые. Ну и пусть соседи–чистоплюи ее сумасшедшей считают. Ведь им не объяснишь, что так, может, Света свои грехи замаливает. Тогда, в молодости, опыты на щенках ставила, желудки им оперировала и много всякой химической дряни в их беззащитные тельца вводила. Для пользы науки. А щенки те, что дети, так и смотрят теперь на нее во сне вопрошающе: «За что?» Потому и не может она сейчас этих дворняг бросить — себе в еде откажет, а им, разномастным, последнее отдаст.
Так, незаметно, за внутренним разговором, пришло время возвращаться домой, к оставленным делам.
Кето как раз закончила уборку, когда увидела Свету с собачьим эскортом, идущую обратно. Покачала головой: «Вай, вай, несчастная. Тебя, видно, кто–то проклял по–еврейски». Бабка Кето, Гурандухт, рассказывала, что нет ничего страшнее еврейского проклятия: «Чтоб ты сам не понимал, не знал и других совета не слушал!» Кето вздохнула: «Тебе б мозги, а мне бы деньги! Вот бездельница!»
Улица постепенно оживала. Кто–то заводил машину, кто–то спешил за банкой мацони, дети стайками шли в школу. Света скрылась в своем подъезде. Прошло еще полчаса.
Вдруг раздался душераздирающий собачий визг. В соседних окнах появились головы — посмотреть, что случилось. И тут же многие задернули занавески. Ничего особенного — парень-дистрибьютор, таская ящики с хлебом, пнул ногой маленькую собачонку.
На визг выскочила и Света на свой балкон. Куда ж без нее! И закричала на всю улицу: «Что она тебе сделала, эта собака, негодяй? А? Вот я сейчас спущусь!»
Парня давно и след простыл, а тут такая реакция. Продавщица Лили, пересчитывая принесенные батоны, покрутила пальцем у виска и вздохнула: «Ох, что эта жизнь с людьми делает!»