Нация и сталь
Шрифт:
После обеда гостям устроили специальное представление, причем артистов пригласили из Центрального Театра. Играл оркестр негритянских министрелей (neger-minstrels) (скорее всего, речь здесь идет о негритянском джазе, входившем тогда в моду - Е. Ж.) и итальянский оркестр.
Герр Крупп, по нашим данным, заплатил за это увеселение семь миллионов марок, которые он взял из карманов налогоплательщиков".
Таков был взгляд социал-демократов на Фрица Круппа. В их глазах он был жирным буржуем, транжирившим народное достояние вместе с другими безжалостными эксплуататорами. Если бы автору вышеприведенной заметки сказали бы, что сам Фриц Крупп в душе ненавидит подобные грандиозные сборища, то подобное замечание вызвало бы только смех у защитников угнетенных и униженных. И, действительно, кому не понравятся блюда, полные яств? Но Фриц ненавидел банкеты лишь потому, что, по предписаниям врачей, ему строго-настрого запрещалось даже слегка попробовать хоть что-то из приготовленного шеф-поваром отеля Бристоль. Очень часто Фриц обходился лишь стаканом минеральной воды. Из-за долголетней астмы всесильному магнату нельзя было даже вдыхать дым, исходящий от вожделенных кубинских сигар, курением которых, согласно протоколу, и должен был заканчиваться каждый подобный банкет. Никто в ту эпоху и не задумывался о раке легких. Подобные пиры Валтасара превращались для Фрица в настоящую пытку. Как можно скорее он исчезал с подобных сборищ, чтобы вновь оказаться в прокопченном районе Рура, где отравленный промышленными отходами воздух, об экологии в ту эпоху тоже не очень-то задумывались, лишь усугублял его астму и повышал кровяное давление, делая жизнь всесильного магната просто невыносимой.
Из последних сил Фриц продолжал бороться со своим немощным телом. В замке Хёгель для него специально оборудовали гимнастический зал. Каждое утро Крупп вставал с зарей и добровольно обрекал себя на мучения обычной утренней зарядки. А днем он совершал паломничество в дом деда, где стояли весы, на которых Фриц регулярно взвешивался, в тайне надеясь, что предательская стрелка укажет на меньшую цифру, чем была накануне. Но стрелка не двигалась, и Крупп терпел настоящие душевные муки. До нас дошли записи этих страданий: "15 мая 1894 года. Мой вес 88, 4 килограмма. Без пиджака и жилетки - 85, 7 килограммов..."
Смотря на эти тоскливые цифры, Фриц все чаще и чаще вспоминал о том золотом времени, когда он вместе со своей элегантной матушкой жил в Италии, и сказочное Средиземноморье в его прокопченной заводским дымом душе приобретало ореол Земли Обетованной. Он со злобой бил по стрелке рукой, и она падала вниз, словно лишая бедного толстяка тяжести, словно возвращая то блаженное время, когда Фриц был совсем маленьким и необычайно легким для весов деда, на которых старый Фридрих взвешивал добытые в тигле куски стали. Вес тянул к земле, а Фриц ненавидел тяжесть, ненавидел землю. Он был романтиком, и небо привлекало его куда больше, чем недра. Но из всех небес мира он больше всего любил небеса Италии, любил воздух этой загадочной, этой необычной страны, в котором растворилось дыхание его бедной матушки, в котором должны были раствориться все хвори и страхи земные, а жизнь приобрела бы вновь беззаботную радость детства.
Как заметил Джордж Мур, великая страсть - это плод многих бесстрастных лет. В течение всей юности, проведенной под палящим солнцем авторитета отца, Фриц в глубине души надеялся, что когда-нибудь судьба предоставит ему возможность воплотить все свои нереализованные надежды и мечты.
Небо Италии привлекало Фрица не только своим благоприятным климатом, не только нежными воспоминаниями о матери, но ещё и тем, что именно там жил известный зоолог Антон Дорн. По началу этот немецкий педантичный ученый, поселившийся в Неаполе, игнорировал все письма, которые приходили к нему из Эссена от какого-то любителя-промышленника. Его знаменитая зоологическая станция была предназначена исключительно для профессионалов. Но Фриц не принадлежал к числу обычных дилетантов. Прежде всего, Крупп пообещал снабдить своего кумира такой аппаратурой, о которой Дорн и мечтать не мог. Фриц переоборудовал семейную яхту специально для океанологических экспедиций и после проведенного на ней исследования Дорн и другой зоолог, доктор Отто Захариас, вынуждены были признать, что Круппу удалось сделать известный вклад в зоологию.
Помимо этого Фриц в окрестностях Неаполя, Салерно и Капри собрал и аккуратно классифицировал тридцать три новых вида "свободно плавающих живых форм", а также пять видов морских червей, которых до этого не удалось обнаружить в водах Атлантики, четыре вида рыб, двадцать три типа планктона и двадцать четыре вида ракообразных. Вдохновленный этим успехом, Фриц заказал изготовить на немецких верфях специальный аппарат для исследования морских глубин. Отныне каждую зиму и весну он проводил в Италии, его базой стал знаменитый остров Капри, на котором когда-то император Тиберий предавался греху содомии. Тиберия называли "грязью, смешанной с кровью". На острове было особое место, где император занимался утонченными истязаниями, после которых людей сбрасывали вниз в море, где матросы шестами и веслами превращали их в кашу.
Начиная с 1899 года, Фриц Крупп каждый год в течение нескольких месяцев проводил время на злополучном острове. Наконец-то он всей душой предался тому, что некогда было запрещено его жестоким отцом. Но не только зоология начала привлекать к себе пристальное внимание магната из Эссена. В случае с Фрицом Круппом поневоле согласишься с тем, что некоторые места на земле обладают особой энергией. Чем дольше длилось пребывание Круппа на острове Капри, тем с меньшей охотой он отвечал на письма жены и девочек. Его увлекали различные примитивные формы жизни, и это увлечение постепенно перешло в коллекционирование иного рода. Поначалу лишь небольшой круг посвященных был осведомлен, что Фриц Крупп незаметно для себя самого увлекся коллекционированием не только всевозможных Cyclothone microdon и Nyctiphanes norwegica sars, но и Homo Sapiens.
В новелле Томаса Манна "Смерть в Венеции" добропорядочный немецкий писатель Ашенбах также решил посетить Италию, находясь в расцвете своих творческих сил. Тот, кто знаком с этим произведением, знает, чем закончилась поездка в город Венецию: писатель неожиданно для себя самого взял, да и влюбился в польского мальчика Тадзио, решив, что перед ним явился сам языческий бог Гермес.
Догадка о том, что Крупп стал склонен к педерастии, впервые возникла у Конрада Уля, владельца отеля Бристоль. Подозрение возникло уже потому, что Фриц, посещая столицу, всегда бронировал для своей супруги Маргарет номер в другой гостинице. Супруги жили порознь, что было неестественно с точки зрения бдительного Конрада Уля. Тайна довольно быстро нашла свое объяснение. Фриц любил заранее перед своими визитами предупреждать управляющего, что он намерен прислать к нему того или иного итальянского юношу милой наружности с соответствующими рекомендательными письмами. Эти юноши считались proteges эссенского промышленника. Благодарность была гарантирована, если молодого человека удавалось оформить в качестве официанта. Крупп, естественно, сам выплачивал полагающееся жалование. В ответ Фриц требовал лишь соблюдения конфиденциальности и освобождения так называемого официанта от всех необходимых обязанностей во время пребывания самого Круппа в отеле Бристоль. Уль поначалу списывал все на счет барских причуд. Мальчики воспринимались управляющим как компаньоны для того, чтобы рассеивать скуку богатого, но одинокого человека. Но время шло, а официантов прибывало все больше и больше. Во время визита Фрица одновременно их могло быть до нескольких человек. Чаще всего приглашенные Круппом мальчики были необычайно юны, невежественны, не говорили ни слова по-немецки и не могли исполнять обязанностей портье или помощника повара. Единственное, что от них можно было добиться, так это заставит их стоять, не произнося ни слова, рядом со столиком богатого клиента в качестве декоративного украшения. Однако эти итальянские живые статуэтки торчали на виду у всех лишь в отсутствие Фрица Круппа. Во время же его визитов все они мигом переселялись в королевские апартаменты богатого промышленника. Коридорные, проходя по этажу, могли слышать характерные звуки, взвизгивания и вздохи, которые не оставляли никакого сомнения относительно того, какие собственно услуги оказывались в данный момент молодыми итальянцами своему покровителю зоологу-любителю, забросившему свои фабрики в Эссене и переселившемуся на остров Капри, где император Тиберий в незапамятные времена предпочитал заниматься чем-то подобным.
Управляющий отелем Бристоль не владел итальянским, но переводчик ему и не нужен был, чтобы понять, о чем вздыхают за запертой дверью в апартаментах Крупп. Он составил донос на имя комиссара криминальной полиции Берлина Ганса фон Трескофа.
Так было положено начало знаменитому делу Фрица Круппа. В соответствии со статьей уголовного кодекса Второго Рейха и параграфа 175, гомосексуализм наказывался долгим сроком лишения свободы и тяжелыми каторжными работами. Именно это обстоятельство и заставило Уля, владельца отеля Бристоль, обратиться непосредственно к комиссару Трескофу. Как ни как, а Фридрих Альфред Крупп был одним из самых уважаемых гостей отеля, и в случае публичного скандала репутация заведения могла серьезно пострадать. Самого Уля могли обвинить в том, что он выполнял роль сутенера, прикрывая своим авторитетом молодых любовников эссенского промышленника. Из этой ситуации Крупп вполне мог выйти сухим из воды, чего никак нельзя было сказать о верноподданном Уле, не обладавшем столь обширными политическими связями.
Однако, несмотря на поступивший серьезный сигнал, комиссар Трескоф не выглядел серьезно озабоченным человеком. Много лет спустя в своих мемуарах он подробнейшим образом объяснил причину своего олимпийского спокойствия. Дело в том, что именно в это время Трескоф расследовал несколько сот подобных дел, касавшихся интимной жизни высокопоставленных чиновников Второго Рейха. Эпоха кайзера Вильгельма II, покоившаяся на ярко выраженном мужском начале, словно благоприятствовала появлению на свет целого поколения молодых людей, в чьем сознании однополая любовь воспринималась как нечто естественное. В это время грех содомии деликатно называли "немецким пороком" из-за количества мужчин, проживавших на территории Германии, которые любили обмениваться между собой нежными признаниями по почте. Среди искусных любителей орального и анального секса были три графа, все три считались личными адъютантами самого кайзера. К этому же числу принадлежал и личный секретарь Вильгельма II, а также ближайшие друзья правителя Германии такие, как принц Филипп зу Эленбург унд Герфельд, который проводил почти каждую ночь в постели генерал-аншефа Куно фон Молтке, военного коменданта Берлина. Король Вортенбергский состоял в любовной связи со своим механиком, король Баварии - со своим кучером, а эрцгерцог Людвиг Виктор, брат императора Австро-Венгрии Франца Иосифа, жить не мог без своего личного массажиста, звавшего высокопоставленного любовника не иначе, как Люзи-Вузи.
В досье комиссара криминальной полиции Берлина Трескофа находились описания самых интимных подробностей массовых оргий, которые частенько устраивались среди офицеров элитного лейб-гвардии полка. Во время одной из таких пикантных вечеринок, которая имела место в поместье принца Максимилиана Эгона зю Фюрстенберга, генерал-аншеф Дитрих фон Гульсен-Геселер, глава военного кабинета Рейха, появился перед самим кайзером в неподобающем виде. На генерал-аншефе в этот критический момент не было ничего кроме розовой юбочки, которую обычно надевают балерины. С венком на голове генерал приветствовал кайзера поклоном лебедя из известного балета Чайковского, русского композитора, отличавшегося теми же наклонностями. Затем, встав на пуанты, генерал грациозно удалился под аккомпанемент восторженных вздохов всего офицерского корпуса, сопровождавшего в этот момент кайзера, столь неожиданно нагрянувшего на вечеринку. Гульсен-Геселер, сделав круг, решил вернуться и к ужасу Вильгельма замертво рухнул у его ног, скончавшись от сердечного приступа. Началось трупное окоченение, пока офицеры свиты догадались, что хоронить генерала в балетной юбочке и с венком на голове совсем не пристало. С большим трудом собравшимся удалось переодеть мертвого в парадный китель. Но, несмотря на случившийся конфуз и причиненные неудобства все должны были согласиться, что "танцевал покойный отменно".