Нация и сталь
Шрифт:
"Генеральные предписания" Альфреда Круппа повлияли и на социальную программу, проводимую в 1883, 1884 и 1889 гг. Бисмарком. Гитлер в "Mein Kampf" прямо заявил о том, что его работа над собственной социальной программой началась с изучения реформ, предложенных Бисмарком, а лозунг лидера трудового фронта фашистской Германии Роберта Лея: "Дух коллективизма должен быть насаждаем" просто списан с четвертой страницы "Генеральных предписаний" Круппа.
"Генеральные предписания" были любимым детищем Альфреда. Он постоянно стремился усовершенствовать свое творение. В бессонные ночи сталелитейный магнат аршинными буквами неутомимо вписывал все новые и новые дополнения. Так, в одной из своих ночных записок Альфред предлагал одеть весь персонал в униформу, очень напоминающую военный мундир. На рукавах этого мундира с помощью нашивок указывались бы года службы на фабрике. Руководящий состав, вплоть до совета директоров, должен был, по этому предписанию, носить эполеты. Но последнее предложение пришлось все-таки отклонить, так как предполагаемые генералы крупповской армии стали бы напоминать швейцаров у входа в эссенскую гостиницу, которую сам Альфред и выстроил для заезжих коммерсантов.
Русский анархист М. Бакунин пришел к выводу, что немцы как нация не достойны свободы, так как "любовь к начальнику у них давно превратилась в настоящую страсть". "Немцам, - писал бунтарь, - хочется быть одновременно и рабами, и господами".
Только в такой стране западной Европы, как Германия, мог появиться в середине XIX века документ, в чем-то напоминающий японскую средневековую хартию преданности самурая своему императору и сёгуну.
Есть понятие исторической вины целого народа. Слепая преданность начальнику привела к тому, что было создано особое государство, население которого оказалось спаяно идеологией мнимого национального превосходства над другими странами, что и привело, в конечном счете, сначала к франко-прусской войне, а затем к войне первой мировой и к фашизму.
Американский историк Мэк Уокер писал, что "вера в первенство коллектива над индивидуумом, подозрительность к независимым личностям и открытая враждебность к внешнему миру были наследием "спальных" городов в Германии конца XIX века и, по крайней мере, первой половины XX века". Характерными особенностями этих "спальных" городов, как их нарекли в одном блестящем современном исследовании, были эксцентричность институтов и тесная социальная сплоченность. Именно здесь местные обычаи, традиции и цеховые привилегии сохранялись вплоть до середины XIX века. Именно к таким "спальным" городам и можно было отнести родной город Круппов Эссен. Обитатели подобных изолированных поселений компенсировали свою оторванность от внешнего мира сильным местным самомнением, чувством общности и своей ярко выраженной общительностью (Geselligkeit), что нашло выражение в их семейных радостях и совместных праздниках и развлечениях. Обычно в таких местах вместе отмечали годовщины, справляли именины и участвовали в деятельности несметного числа организаций, членами которых они были, церковных обществ, хоров и музыкальных ансамблей, клубов любителей игры в скат и кегли и тому подобное. Так, в маленьком городке, что изучал Уильям Шеридан Аллен для своей книги о подъеме национал-социализма, в 1930 году оказался сто шестьдесят одни клуб - в среднем по одному на каждые шестьдесят жителей.
Из-за относительной изоляции такие провинциальные города были основным источником удивительного разнообразия немецкой жизни, которое Гёте превозносил как позитивную сторону. Человека, путешествовавшего по Германии, ожидала встреча со всё новыми и новыми диалектами, костюмами, едой и напитками, песнями и историями и, не в последнюю очередь, с особым юмором.
Однако у этого явления была и своя обратная сторона: выпячивание своей германской принадлежности было симптомом поиска каких-то гарантий в быстро менявшемся мире и попыткой добиться этого благодаря акцентированию местных традиций и ценностей, противопоставляя их влиянию извне. И хотя зарождающийся капитализм и индустриализация захлестнули и разрушили политическую среду, питавшую культуру "спальных" городов, тем не менее, даже после того как это случилось, и обособленные общности растворились в империи Бисмарка и Вильгельма II, их психология продолжала существовать в форме регионального чувства обиды, мещанства и фанатизма.
Впрочем, такая привычка к подчинению и дисциплине, возможно, имела более древнее происхождение. В средние века один папа называл Германию "terra obedientiae" (земля послушания). Немалое влияние на формирование национального характера оказали и события тридцатилетней войны XVII века. Ежедневная близость смерти, постоянный "Angst" (страх), о котором пишет в своих стихах Грифиус, заставляли уцелевших стремиться к подчинению любой власти. Люди, охваченные атавистическим страхом перед вероятными последствиями любого распада существующих социальных отношений, с радостью принимали непомерные требования своих князей; со временем такое приятие стало нормой и приобрело силу традиции. В 1758 году Карл Фридрих Мозер писал: "У всякого народа есть своя движущая сила. В Германии - это повиновение; в Англии - свобода; в Голландии - торговля; во Франции почитание короля".
Легенда о продаже души дьяволу не случайно оказалась столь близка немецкой душе. Немцы продали свою душу в обмен на дисциплину, порядок и обещанное материальное благополучие, которое сначала с успехом реализовывалось в Эссене на заводах Круппа, а потом начало воплощаться в жизнь на всем германском пространстве в эпоху правления Адольфа Гитлера. Это германское пространство представители Третьего Рейха воспринимали достаточно ясно.
Еще в 1865 году в своем эссе "Что такое немец" Рихард Вагнер писал: "Немецкая поэзия, музыка, философия ныне высоко ценимы народами всего мира; однако в своей тоске по "немецкой славе" немец обычно не в состоянии мечтать ни о чем другом, кроме чего-то подобного реставрации Римской империи".
Глава XI
Восстание масс
Победа Пруссии над Францией в 1870 году и создание Германской империи привели к изменению баланса сил в Европе и во всем мире. Германия к тому времени была не только сильнейшей военной державой на континенте, но и страной с широко развитой промышленностью, чему в немалой степени способствовала и деятельность корпорации Круппов. По условиям мирных соглашений, продиктованных Германией в Версале в 1871 году, Франция перенесла небывалый национальный позор. Навязанные условия предусматривали даже триумфальный марш немецкой армии по Елисейским полям. Аннексии требовали старший Мольтке и его Генеральный штаб. Военные настаивали и убеждали императора в том, что пограничные провинции у Меца, Страсбурга и по отрогам Вогез необходимо отрезать, чтобы навечно поставить Францию в положение обороняющегося. К этому они прибавили тяжелейшую контрибуцию в пять миллиардов франков, стремясь закабалить страну на целое поколение, кроме того, оккупационная армия должна была находиться во Франции до окончания выплаты этой контрибуции. Однако одним колоссальным усилием французы собрали и выплатили всю эту сумму в три года, и с этого началось их возрождение. Но такие национальные обиды не могли пройти бесследно. Виктор Гюго достаточно ясно выразил настроение всей нации в следующих страстных словах: "Франция будет стремиться только к одному - восстановить свои силы, запастись энергией, лелеять свой священный гнев, воспитать молодое поколение так, чтобы создать армию всего народа... чтобы стать снова великой Францией 1792 года, Францией "идеи с мечом". Тогда в один день она станет непобедимой. Тогда она вернет Эльзас-Лотарингию".
День Германии в Европе, который, как полагали немцы, должен был начаться после провозглашения Германской империи в Зеркальном зале Версаля, так и не засиял в полную силу. Немцев странным образом продолжала съедать зависть к стране, которую они вроде бы сокрушили. "Живет, как Бог во Франции", - гласила немецкая поговорка. Под шумок французская империя смогла расшириться в Северной Африке и Индокитае, а мир искусства, красоты и стиля был все ещё у ног Парижа. Уверовав в превосходство над всеми по духу, силе энергии, трудолюбию и национальной добродетели, немцы, вдохновленные собственной философией, считали, что они по праву заслуживают первое место. Шопенгауэр и Гегель смогли убедить многих в том, что человеческому духу необходимо склониться перед заранее предначертанными силами эволюции. По мнению Гегеля, именно прусская монархия и являлась тем совершенным государством, которое только и могло возникнуть на территории Европы в результате эволюции высшей Идеи. К тому же само понятие эволюции, казалось, получило свое полное и исчерпывающее подтверждение в трудах англосакса Ч. Дарвина. Если мир государств, как и мир природы, жил по закону, по которому все подчиняется борьбе за выживание, тогда подготовка к этой борьбе была первой обязанностью правительств. Вера в необходимость и даже желательность войны как формы, в которой будет проходить международная борьба за выживание целых наций, была неограничена в правах. Подобная вульгаризированная дарвинская доктрина была принята за истину в самых широких слоях общества. Консервативный генерал Конрад фон Хетцендорф, начальник австро-венгерского штаба, и великий французский писатель Эмиль Золя в разное время выражали достаточно схожие мысли на одну и ту же проблему. Так, Конрад писал вскоре после войны: "Филантропические религии, учения о морали и философские доктрины могут иногда служить ослаблению борьбы человечества за существование в жестокой форме, они никогда не являлись движущей силой в природе...".
А на 30 лет раньше, в 1891 году, Э. Золя писал даже с большей уверенностью: "Разве не станет конец войны концом гуманности? Война - это сама жизнь. Ничто не существует в природе, ни рождается, ни растет или размножается без борьбы. Мы должны есть, нас поедают для того, чтобы мир мог жить. Только воинственные нации процветают. Как только нация разоружается, она погибает. Война - это школа дисциплины, жертвенности и отваги".
Война в начале XX века рассматривалась как опыт, который может принести личное и национальное благополучие. Эта мысль сконцентрировалась в известной фразе Маринетти, лидера футуристов: "Guerra, sola igeeia del mondo?"
Английская пресса, пропагандисты и даже религиозные лидеры призывали воспринимать войну через учение двух германских писателей - философа Фридриха Ницше и историка Генриха фон Трайтцке. Младший Мольтке и адмирал Тирпиц платили дань тому влиянию, которое оказали на них лекции Трайтцке в Берлинском университете. Во всех своих исторических трудах и публичных выступлениях Трайтцке подчеркивал, что государство не связано никакими обязательствами по отношению к своим членам, оно просто-напросто лишено всяких личных черт и стоит выше любой индивидуальности. Вообще, к концу девятнадцатого века возникла повсеместная вера в то, что государство живой организм, который больше, чем простое единство его граждан, имевших свои права и обязанности; таким образом, оно имело право требовать от своих членов преданности и послушания. В связи с этим Трайтцке рассматривал Германию как государство, которое стало великим благодаря своей армии, отстоявшей это величие перед лицом враждебной Франции, Англии и римских католиков.