Над Кабулом чужие звезды
Шрифт:
— Откуда членский билет банды?
— Душманов боялся, вот и вступил, чтоб отвязались.
Кто-то резким движением рвет на его плече рубаху — на белой коже краснеет характерный след, какой оставляет только приклад стреляющего автомата. Парень опускает глаза, только теперь, похоже, сообразив, чем может закончиться для него вся эта история.
После ужина у нашего костра возник из темноты одетый в афганскую форму без знаков различия Семеныч (полного его имени я так и не узнал), заросший седой щетиной советник корпуса «зеленых», больше похожий на лесника, чем на подполковника, кем он в действительности был. Оказалось, к нему обратились кочевники, просят прийти советского врача: занемог ребенок. Искандер Галяутдинов привычно подхватил на плечо сумку с красным крестом, и мы пошли за Семенычем, уверенно шагавшим по камням в непроглядной
Возвращались в Кабул по руслам высохших ручьев, через заброшенные сады, через разрушенные глиняные кишлаки, — они казались декорациями к фильму, который не успели доснять. Теплый ветер бил в лицо, Казанцев надвинул на брови черный шлем, я сидел рядом на «броне», пряча нос в воротник кителя. Люди по-разному смотрели нам вслед: безразлично, приветливо, злобно. Все перемешалось здесь, всему есть место.
P. S.
Мы подружились с Володей Казанцевым, замполитом «полтинника», который опекал меня на первой в моей жизни операции. Я потом не раз приезжал к нему в часть, мы парились в бане, говорили по душам, он дарил мне тельняшки, которые я с гордостью носил, не без некоторого основания причисляя себя с тех пор к десантному братству. Бывал в моем кабульском корпункте и он… А вот после войны так и не встретились, только несколько раз говорили по телефону. Судьба его сложилась нелепо.
Воздушно-десантные войска в действительности — очень небольшой мир, где почти все офицеры знают друг друга если не в лицо, то по фамилии. И все в ВДВ знали: когда рухнул Союз, когда упразднили институт замполитов, Казанцев не «сократился» вместе со всеми остальными, остался в строю, переучился, стал линейным командиром. В конце 90-х, когда на каком-то высоком военном совете кто-то из самых высокопоставленных генералов выступил с докладом о необходимости включить ВДВ в состав Сухопутных войск РФ, Казанцев был единственным, кто встал и со свойственной ему прямотой высказал все, что он думал по этому поводу. Скорее всего, так думали все, но только у Казанцева хватило смелости вслух сказать: сокращайте, все что хотите, — кроме десантных войск! В общем, командованию пришлось после этого Казанцева прятать — с начальственных глаз долой. Его отправили на Северный Кавказ — командовать группировкой ВДВ. Потом — в Косово, во главе наших миротворцев.
Вернувшись из командировки в декабре 2001 года, Владимир Казанцев, к тому времени генерал-майор, прошедший три войны и назначенный начальником боевой подготовки воздушно-десантных войск, погиб, сорвавшись с балкона восьмого этажа своего дома.
Из дневника
Все это совершенно не похоже на то, каким представлялось в Москве. Война где-то совсем далеко. В Кабуле разве что на торговых улицах Шахринау, где «шурави» [5] меняют зарплату на тайваньский товар, лишь изредка мелькнет наш вооруженный патруль в бронежилетах и касках, застынет на перекрестке афганская «бээмпэшка». В Старом микрорайоне одетые в спортивные костюмы соотечественники из гражданских мирно бегают по утрам трусцой, стучат по мячу теннисными ракетками, а их жены неспешно бродят меж овощными лавками.
5
Буквально: советский, от слова «шура» — совет (фарси).
— Почем укроп, бача? [6]
— Семь афгани, ханум-саиб. [7]
— А за пять отдашь? — настаивает советская «ханум», муж которой получает эти афгани мешками. Афганские деньги, к слову, печатают в Москве и, не афишируя, по мере надобности привозят сюда самолетами.
Рядом с моим домом — хлебная лавка: большой тандыр, мальчишки жарят в нем по утрам лепешки. Их сверстники — девочки в заштопанной старенькой форме, мальчишки с драными папками в руках — шлепают никогда не мытыми ногами в «мактаб» — школу.
6
Мальчик.
7
Уважаемая.
Ночью слышится перекличка автоматных очередей да истошно кричат часовые: «Дреш!» («Стой!»). С вечера и до утра в городе действует комендантский час, но на «шурави», как здесь называют советских, он распространяется… не очень. Когда перепуганный насмерть часовой смешно выкидывает вперед одно колено и целится в тебя из автомата, достаточно остановить машину и сказать что-нибудь спокойно по-русски.
— Давай, давай! — примирительно машет рукой караульный и пропускает машину.
Я уже пятый день в Кабуле. Первые четыре пролетели в суете самых разных бытовых дел: надо же разобраться, как тут жить. Даже не было времени вглядеться в город, пришлось сразу же садиться за руль и накручивать километры на лысые шины разбитой корпунктовской «Волги». Водить ее, по правде говоря, я не умею: раза три дома покатался с инструктором, а права мне выдали накануне отъезда по просьбе редакции.
На аэродроме меня никто не ждал. Кто-то вроде просил кого-то, что надо бы встретить нового корреспондента «Комсомолки», но в результате забыли обо мне все. Так что пришлось осваиваться самому. Это, может, и к лучшему: сразу стало понятно, что я сам себе здесь хозяин.
Корпункт — в руинах. Да и корпунктом это можно назвать с большой натяжкой — так, трехкомнатная квартира в пятиэтажке в Старом микрорайоне. Кроме меня, в доме еще две-три квартиры занимают пока незнакомые мне «шурави», остальные — местные. Вдоль дома слоняется понурый солдат-афганец с автоматом, но выражение его лица сомнений не оставляет: случись что, он убежит первым. Машина моя растаскана по частям, аккумулятор прихвачен куском ржавого троса, крылья помяты. С квартирой, оставленной предшественником полгода назад, еще хуже. Все покрыто слоем пыли, высохшие объедки повсюду. В первый вечер спать в этой грязи не смог, добрался до виллы, где живут коллеги из АПН. Отмокал в ведре с горячим горчичным раствором — боролся с простудой, привезенной еще из Москвы. Ночью где-то вдалеке ухали разрывы артиллерийских выстрелов.
Здесь какое-то другое ощущение жизни. При всей неустроенности быта, неопределенности, есть ощущение приподнятости, даже праздничности. И почему-то — собственной значимости… Должно хорошо работаться.
Два дня подряд скреб корпункт, мыл посуду, наводил марафет. Возник хозяин квартиры Рухулла, круглолицый преуспевающий человек лет пятидесяти. Его десяти русских слов («Горбачев хорошо, Черненко плохо» и т. д.) и моих трех на языке дари («спасибо», «здравствуйте», «хорошо») оказалось вполне достаточно, чтобы понять: этот наглый поклонник перестройки просит за мою квартиру астрономическую сумму!
Назавтра он появился точно в обещанное время с пакетом фруктов и невероятно грязным и старым субъектом в солдатском мундире еще шахских времен — водопроводчиком, который должен починить сломавшийся бойлер. Потом мы мчались по улицам города, Рухулла хватался за сердце на поворотах, а мне самому казалось, что я вожу машину уже лет десять, а вовсе не второй раз в жизни. Что-то выясняли с ним в банке, что доказывали на почте — вежливый человек в чалме клятвенно заверил, что мой телефон будет работать раньше, чем «саиб», то бишь я, вернется в свой офис, но минуло уже два дня — телефон молчит. Это здесь называется «афганский вариант», как и все остальное, что не получается, ломается, срывается, откладывается или летит к черту. «Афганский вариант», — покорно разводит руками при этом пострадавший.
В крепости Бала-Хисар, где стоит наш десантный полк, открывали памятник погибшим — советским и афганцам. Накануне, как и положено в армии, была репетиция.
Солдаты в выцветшей, выбеленной солнцем и потом форме стояли на пыльном плацу, командир чихвостил полк в пух и прах за нечеткий строевой шаг под марш «Прощание славянки», который звучал как-то особенно пронзительно и трагично над старинной восточной крепостью.
В этой репетиции было что-то странное, неафганское. Словно бы ничего иного, кроме таких парадов, и нет в их жизни, словно бы не они вчера карабкались по скалам под пулями, словно бы не он, их командир, прыгал вместе с ними из вертолета на горячие камни. Подполковник заставил их пройти по плацу еще раза три, прежде чем скомандовал «вольно». А потом, достав из кармана завернутые в газету прапорщицкие погоны, буркнул в микрофон: