Над Кубанью. Книга первая
Шрифт:
Заметив жалость в глазах друга, положил ему на плечо руку, и в этом движении было какое-то превосходство не то старшего, не то умудренного жизнью.
— Плюнь, Мишка, какую дермяку жалеть вздумал. Все табора спасибо скажут. Малюту отвязали и выбросили под кручу.
Часам к десяти появился Меркул. Eгo сразу узнали ребята по примете. Над бугром выполз, как мачта баркаса, ружейный ствол, а немного спустя показалась далеко заметная борода, медью горящая на солнце. Ребята, приняв непринужденный вид, наблюдали с затаенным страхом и любопытством. Яловничий подвигался шагом на неказистом па вид «киргизе», помахивающем сонной угловатой головой. Дед ехал вольно, ленивой посадкой кочевника. Ноги, освобожденные от стремян, болтались и
— Легавую мою не заприметили?
— Какую легавую? — невинно спросил Сенька.
— Спрашиваешь?! — дед прищурился. — Малюту.
— Малюту не заприметили, — отказался Сенька.
Дед легко спрыгнул с коня и, ведя его в поводу, подошел к ребятам. Снял ружье, поставил его перед собой, присел на корточки, упираясь о ствол большими руками, усыпанными ржавыми пятнами вечных веснушек.
— Надо бы найти суку. Хорошая собака, — сказал Меркул, снова обводя ребят пытливыми глазами.
— Ну и хорошая, — усомнился Мишка. — На дичь же не ходила?
— Молодой ты, зеленый. Ни дать ни взять — огурец на огудине. С виду вроде и усики на нем и лупыришки, а куснешь — трава травой, выплюнешь. — Меркул старательно сдерживал гнев, и по всему было видно, что ему уже известны виновники. — Говоришь, на дичь не ходила. А ты знаешь ее историю? Нет? Что не знаешь, дело не обидное, всего сразу не узнаешь, а вот что знать не хочешь, стремление не имеешь, дело хужее. Спросил бы меня: дед Меркул, объяснил, почему Малюта такую ненормальность в своей природе несет? Я бы и пояснил: что была когда-то Малюта не Малюта, а Пальма, и гонял я на коне вместе с нею и с ее мамашей Атласной за волками. Когда за волком идешь, собака к волку и характер применяет, а как-то раз погналась она за зайцем, да на волка в бурьяне напоролась. Атласная-то, будучи постарше, ушла, а Пальма осталась, клацнул волк на нее зубами, она присела и навеки испужалась.
Ребятишки переглянулись. Меркул сковырнул ногтем прилипшую к прикладу раздавленную букашку и продолжал тоном человека, повествующего о хороших качествах дорогого покойника:
— Вот гонит зайца, прытко гонит, а когда в зрении его обозначит, нападет на нее родимчик, дернется, завоет и ни с места… Застрелить бы по охотницким правилам нужно было ее, да у меня рука не поднималась, потому что не в своем она уме, вроде болеющая. А что по таборам стала таскаться, так считает это она полезным хозяину. Сама себе корм добывала, Старалась в обузу не быть. У нее тоже ум есть, у собаки промежду ушами шишка вырастает. Вот у дворняги кости этой нету, а у моей торчком, на половину вершка… А ее Малютой окрестили…
Пастух замолк, и детям стало мучительно стыдно.
Миша подтолкнул локтем друга; надо, мол, рассказать. Сенька выразительно моргнул на ружье: «расскажешь — застрелит». Меркул растянул шнур кисета, полез туда щепотыо, заняв огромным кулаком широкое горло кисета. На лице Меркула, помятом глубокими стариковскими складками, Миша заметил то, что тронуло его пуще брани, — горе, настоящее горе большого и сильного человека. У мальчишки покраснели уши, он наклонился к приятелю, но, пойманный взглядом Меркула, замер. Яловничий начал подбирать с ладони махорку широким концом закрутки.
— Может, встречали собачку, а? Где она? — тихо спросил он.
— Приходила к нам вчера какая-то собака, — признался Миша, — да мы ее шибко перепугали, бросилась с кручи и, по всему видать… об камни разбилась.
От этой новой лжи Миша смутился, хотя на лицах ребят было заметно молчаливое одобрение удачно найденного выхода из неловкого положения.
— В каком месте разбилась? — оживился Меркул.
— Вон там, — указал Миша.
Тронулись к месту гибели собаки. Дед торопливо шел, переминая в пальцах незакуренную цигарку. Остановились над кручен. С опаской заглянули. Собака повисла на камнях возле куста боярышника, закиданного снесенными ливнем бурьянами. Меркул, поручив коня, ружье и пороховницу Мише, не раздумывая полез вниз по узкому руслу потока, рискуя свалиться и сломать себе голову. Под чувяками Меркула оползала и сыпалась галька. Дед, цепляясь за корни и кустики, добрался до Малюты и на минуту закрыл ее своей коричневой спиной, потом, взвалив ее на шею, тем же путем вскарабкался наверх.
Опустив возле себя обгорелый труп собаки, покачал головой.
— Вот вы натуральные Малюты, а не моя Пальма.
Он поднял голову, и ребята увидели его влажные глаза.
— Малюты, — еще раз произнес Меркул. — Как бессловесную тварину отделали. Помешала? Вот вы мешаете степовому спокою, я ж вас не трогаю…
— Да это не Малюта, — выдвигаясь вперед, сказал Федька. — Твоя колбасу с чесноком не ела, а эта ела…
Шутка Федьки не нашла отклика. Все притихли. Меркул поднялся, взял у Мишки ружье и пороховницу, перекинул поводья на шею «киргиза», захватил пятерней волнистую гриву и, покачнув лошадь, прыгнул на нее с размаху, животом, как прыгают на дичка заядлые объезд-чики.
Он удалялся, и мальчишки недоумевающе наблюдали всадника, бросившего обгорелый труп собаки, с таким трудом добытый им из пропасти. Меркул оглянулся, погрозил пальцем, и почти над их головами просвистел аркан, ловко покрывший петлей Малюту. Вот она вздрог-нула, повернулась на бок, потом легла на спину, подхлестнутая веревкой, и, как живая, покорно поползла на дрожащей тетиве аркана вслед за своим хозяином. Вскоре за бугром скрылся длинный меркуловский ствол.
ГЛАВА VI
Жестокая расправа с Малютой, а в особенности Меркуловы слезы, неприятно саднили Мишкино сердце. Хотя подобные случаи не представляли ничего необычного в среде подрастающих казачат, но к мальчишескому задору примешивалось чувство стыда: Миша знал, с каким осуждением отнесутся к этому поступку близкие люди — и отец, и мать, и дедушка Харистов. Миша поделился своими мыслями с Федькой, тот рассмеялся, показав этим явное свое превосходство. Сенька же долго не понимал, что ему пытался втолковать приятель, а когда разобрался, нахмурил лоб, задумался. Миша с нетерпением ожидал, разглядывая его грязную шею, пепельную косичку на затылке. Сенька, опустив голову, ковырял щепочкой под ногтями, шевеля пальцами ноги. Когда он откинул щепочку и поднял лицо, Миша заметил презрительную усмешку.
— Зря сумневаешься, Мишка, — твердо сказал он. — Вот на ерманской войне казаки гибнут, а ты за шкодливой сучкой жалкуешь.
— Так то война, — пробовал возразить Мишка.
— Что ж такого что война, а все одно казаков колошматят. Вчера хозяин пояснял, еще трех убило. Известие пришло с фронту, с черной печатью. Мы хоть Малюту за колбасу, а их даром. — Сенька поднялся, — Как бы батю не убили. Что-сь плохие сны вижу. Батя мой отчаяха, в самую пеклу лезет, вот убей меня цыган молотком, не брешу, дядька Павло рассказывал. Дядька Павло вместе с батей был. Павло тоже без году неделю в пластунах служил, после как коня под ним подвалили. Пока кишки не продырявили. Павло тоже под колючую проволоку лазил вместе с батей. А деда Меркула вместе с его Малютой выкинь из головы. Слеза у него волчиная, провалиться на этом месте, волчиная… Кто-кто, а я уж Меркула знаю…