Над Кубанью. Книга третья
Шрифт:
— Павел Лукич, — сказал он Батурину, — я добился в штабе, чтобы вы поступили в распоряжение Мостового, а не кого-нибудь другого.
— Ну, что же, магарыч с меня, — уклончиво сказал Батурин.
— Егор-то у нас теперь в почете. Скоро командиром дивизии будет.
— Теперь эполеты на фунт небось продают. Дело не хитрое. — Он полуобнял подошедшего Егора. — Ну, как твои дырки, командир дивизии?
Егор со смехом вывернулся.
— Тише, Павло, щекотки боюсь. Насчет дырок не сомневайся. Нашего брата мало убить, надо еще повалить. Так мне говорил один иногородний комиссар. — Повернулся к Барташу: — Сказал уже?
— Да.
Егор подтянул оружие и сразу посуровел.
— Так вот, Павло, завтра холодком
— На Ростов? — удивился Павло. — А огнестрельный припас, пулеметы?
— Получишь на станции из цейхгаузов, у интенданта.
— Все трогаем? Ишь сколько нагнали.
— Только кавалерию.
— А пластунов моих куда?
— Пластунов придется определить с какой-ся надежной части. — Мостовой вопросительно поглядел на Барташа. — Может, до Ваньки Хомута?
Барташ утвердительно кивнул головой.
— Хомутов под Каялой стоит, — продолжал Егор, — придется туда верстав тридцать потопать.
— Пластуны топать привышные, — сказал Павло, — а Ванька Хомутов мужик надежный… Хотя и не командир дивизии.
Чуткий Барташ уловил в голосе Батурина насмешку, и это неприятно покоробило его. Он хотел что-то сказать, но потом, раздумав, подал руку.
— До завтра, Павел Лукич.
— А может, дольше?
— Нет, только до завтра. Я отправлюсь с вами.
Барташ и Мостовой приготовились уезжать. Томимый желанием узнать о Сеньке, Миша до сих пор все же не решался подойти к занятому Егору. Теперь был удобный момент. Мальчик подбежал к тачанке.
— А, Михаил Семенович, — обрадованно воскликнул Мостовой, — вот где привелось встретиться. Хорошо, очень хорошо, — он приподнял его к себе. — Про дружка не пытаешь?
— За тем и прибег, дядя Егор.
— Во-первых, — сказал Мостовой, просматривая пряжки подсумка и портупеи, — раз такие штуки нацепил, значит, дядя Егор в Жилейской остался, а тут перед тобой товарищ командир, а во-вторых, Сеньку увидишь завтра. В один взво;; спаруем. Только ежели какое высшее начальство вопрос о годах поставит, смело прибавляй два, можно поверить. Л то как бы обратно не списали. Понял, товарищ боец?
— Понял, товарищ командир, — твердо ответил Миша.
— Выходит, школьник понятливый. Ну, иди спать… ' Мишка.
Тачанка ушла, но выполнить последнее приказание командира мальчик сразу не смог. Хотя он и лег, спать не хотелось. Часовые перебранивались со вновь прибывшими в станицу переяславцами, джерелиевцами, незама-евцами, чепиговцами, не пускали их во дворы, уже занятые отрядом Батурина. Ржали кони, почуяв корм и отдых; позванивали барки мажар; раздавалась протяжная кавалерийская команда. Продолжали прибывать кубанцы с первой оборонной линии и из станиц, носящих красочные названия бывших запорожских куреней. Всадники зачастую спрашивали отряд Кочубея, уже прославленного по Кубани. Но Кочубея в станице не было, он подтянулся ближе к Дону, и его дозоры обшаривали ковыльные просторы Сала.
Павло тихонько разговаривал с Огийченко, который невольно растравлял рану, нанесенную Батурину назначением Мостового. Огийченко не был враждебно настроен против самого Егора и даже похвалил его; Огийченко обижало решение командования, не посчитавшегося с волей станицы. Павло понимал несостоятельность доводов собеседника, не поддерживал его опасных для дела настроений, но чувствовал, как в сердце все же откладывалась горечь незаслуженного оскорбления.
Подошел затянутый в рюмочку Лучка. Он сегодня дежурил по части. Решил побеспокоить Батурина только потому, что в станицу прибыли ополченцы из Гунибовской и Камалинской станиц. Павло ушел размещать на постой земляков. На его место опрокинулся Шкурка, только что сменившийся с поста. Он потеснил Огийченко и моментально захрапел. Огийченко встал и куда-то ушел. Опускалась роса. Миша накрылся буркой. Стожары, словно горсть самоцветов, поблескивали над вершиной тополя-белолистки. Тело будто распустилось от усталости, и Миша заснул.
Утром его грубо и весело растолкал Шкурка, только что облившийся холодной водой. Шкурка разделся до пояса. На теле дрожали каплц воды, шрамы, украсившие грудь его и руки выше кистей, покраснели, и он растирал их ладонями. Казаки умывались у чанов возле колодца, фыркали в ладони, вытирались либо рушниками, либо исподними рубахами.
Потом! взводы вытянулись на улицу, где Мостовой, начальнически строгий и непохожий на вчерашнего побратима, тщательно проверил седловку, ковку и содержимое боевых выоков. Он по списку вызвал командиров, заранее выбранных землячеством, коротко поговорил с каждым из них и против фамилий поставил крестики, что означало утверждение. Пятьдесят пять гунибовцев и камалинцев, рекомендованных Павлом, он присоединил к первой сотне, одновременно объявив Батурина командиром этой сотни и своим первым заместителем. Новое назначение снова укололо самолюбие Батурина, и он, искоса поглядывая на Егора, пытался найти в нем как можно больше недостатков. Правда, по внешнему виду Мостовой уступал ему, был некрасив, не сановит, даже хуже одет, но в командирском поведении его было что-то новое, уверенное, начальственное. Павло вспомнил, как Егор привел полк с фронта, припомнил его речь при встрече со станичниками, и чувство некоторого пренебрежения сменилось чувством зависти: зависти, похожей на ту, какую он испытал в Екатеринодаре при появлении победителя Эрдели — Ивана Кочубея.
Осмотрев полковое имущество жилейцев, Егор приказал сложить старые знамена и опечатать сундуки. Заметив недоумение Павла, сказал:
— Анархисты кругом. Не поймут. Насмехаться будут. Не хочу, чтобы над казацкими хоругвями глумились.
— А как же без хоругви? — спросил Павло.
— Пойдем под красным штандартом. Так лучше будет.
— Лучше ли? — усомнился Павло.
— Лучше, — твердо сказал Мостовой, — враги наши тоже казацкий скарб высветили. Надо какое-сь отличие от них иметь.
— А сундуки кущевскнм горлодерам сдать? Они уже на них зарились.
Нет, — ответил Егор, — при нас оставим сундуки. Приказ даю — хранить по-прежнему. Без них возвертаться в станицу позорно.
Мостовой назвал новое соединение полком, хотя в штабе армии с этим не согласились, поименовав их жилейским отрядом. Повел полк по грунтовой дороге через Семеновну, Алексеевну, Мокрый Батай. Привалить для ночлега предполагал на Шамшевских хуторах, богатых фуражом и водопоями. Егор выбрал фланговое направление марша, по западной окраине Сальских степей, чтобы проверить слухи о широком распространении армии Деникина. Слухи пока не подтверждались, хотя га-лагановцы несли тщательную разведку на своих выносливых конях. Только в полдень на одном из курганов, синевшем па горизонте, появились и исчезли всадники, вооруженные пиками. По всей вероятности, это были казаки повстанческой группы генерала Семенова, действовавшего в Задонье.
Дул ветер от недалеких Манычей и Калмытчины. Над степью и взгорьями балок плыли миражные марева, и казалось, колыхались земля и трава. Потных коней обсушило, бока и пахи покрылись белыми солонцеватыми пятнами. У разъезда Мокрый Батай подошли к железной дороге, идущей на Торговую. Переезд был закрыт и охранялся довольно многочисленной стражей. Увидев казаков, охрана всполошилась, залегла за насыпью, выкатила пулеметы.
Мостовой, остановив полк, подъехал к насыпи, назвал часть, помахал документом. От разъезда подполз, до этого точно застывший на путях, бронепоезд. Орудия повернулись в их сторону. Так продолжалось несколько минут, и Батурин, оставшийся с полком, уже хотел принимать меры к боевому расчленению сотен. Но вот открылась блиндированная дверца, пригибаясь, вышел обнаженный до пояса человек, взял у Мостового документы, внимательно перечитал и, не говоря ни слова, полез обратно.