Над Кубанью. Книга третья

Первенцев Аркадий Алексеевич

— Не сумеем. Составы идут буфер к буферу. Некуда пальца просунуть. Пока город наш, нужно все вытянуть. Слыхал же главного комиссара?

— Слыхал, — сказал Батурин и надел шапку, так как процессия миновала их, — слыхал и дивился ему. В пинжаке, штаны под штиблеты, а бой провел похлеще самого Корнилова. Тот об Екатеринодар поломался.

— Да, тот поломался, а шансов имел больше нашего. У Корнилова войско было наскрозь послушное, а у нас наполовину — шумливое, трудное. Анархистов одних почитай не менее пяти знамен.

— Всех уговорил.

— Кажись, дождь к вечеру соберется, — сказал Мостовой.

–  Батурин поглядел на небо.

— Не хмарит.

— Хмары еще далеко,

не увидишь, — улыбнулся Егор, — у меня свои приметы, стариковские. Штыковая дырка ноет, брагинская, да подошвы печет.

— Дождь нужен. Майский дождь и хлеба и травы поднимет. Только абы без граду, — Павло полуобернулся, подозвал Мишу. — Чего закручинился? Зарубил ты сегодня какого ни на есть сопливенького?

Мостовой также с улыбкой наблюдал за мальчишкой. Миша смутился. В утренней атаке он ничем себя не проявил. Ретивые рубаки, рванувшиеся вперед, отшвырнули его и сами закончили преследование.

— Никого не зарубил, — погасшим голосом сказал Миша.

— Не горюй, еще приведется, — успокоил его Мостовой. — Только пока плечо не окрепнет, не советую. А чтобы руку набить, надо по-черкесски… Садись у реки и секи шашкой воду с утра до ночи. Польза…

ГЛАВА VII

Сотни расположились в ответвлениях Темерницкой балки. Обозные повозки со снаряжением и боевыми припасами, переброшенные сюда распорядительным Лучкой, были размещены на городской окраине. Сюда же прибыли две полевые кухни, вскипятившие воду. Возле кухонь Мостовой заметил Доньку. Она переругивалась с Писаренко, не сумевшим достать в городе чая. Донька приветливо помахала рукой. Мостовому хотелось (подойти к Доньке, но он постеснялся бойцов. Ётор проверил списки, представленные старшинами после перекличек, обошел легкораненых, отведенных в резерв, выставил возле полковых сундуков часовых и подошел к командирам, собранным на полевое совещание. Решение главного командования было встречено с одобрением. Каждому не терпелось снова попасть поближе к своим, в родные места, которые, казалось, навсегда были отрезаны чужим и неприветливым Доном.

После совещания Мостовой выехал в ближнюю рекогносцировку, захватив с собой Мишу. На обратном пути он осмотрел окопы, подготовляемые на участке дороги, ведущей на хутор Крымский и Султан-Салы. Окопы рыли небрежно, не учитывая пересеченности местности. Пулеметные ямы располагали без знания дела, оставались большие мертвые пространства, удобные для накопления атакующей неприятельской пехоты. Сойдя с лошади, Егор, указал командиру батальона, подвижному черноусому солдату, как надо располагать пулеметы и огневые точки.

— Вот-вот гости заявятся, — говорил он, прочеркивая лопатой линию будущей траншеи, — пехота у немцев скаженная, напористая, надо встретить ее умеючи.

В отдалении, в чалтырском направлении, прогремело орудие. Мостовой вслушался. Орудия забухали с равными промежутками. Люди разных положений и возрастов, мобилизованные для земляных работ, остановились, затревожились. Командир батальона покричал на них, и лопаты снова заблестели.

— Наступают, — равнодушно сказал солдат, присаживаясь на бугорке и закуривая, — тут нам пришлось раза два их отгонять. Где-то вон там сидят, как хомяки. — Он указал на синеватое взгорье, облитое горячим солнечным светом.

Мостовой вскочил в седло.

— Подгони-ка сюда еще городских. Орджоникидзе строго приказал. Да и своим солдатам лопатки в руки. Прощевай пока.

— Товарищ командир, — почтительно сказал Миша, сближаясь с Егором, — ведь он вам не подчиненный?

— Ну чего же такого? — улыбнулся Мостовой.

— Указываете ему… Приказываете.

— Молодое еще войско у нас, Михаил Семенович, — сказал Егор, — через чужую дурость меня уже раз поковыряли, под Лежанкой. Теперь ученый стал. Помни, Михаил Семенович, жилейский урядник, ежели партия посылает на дело, плоховать нельзя. Видишь — не так человек командует, поправь его; не выходит у него, как вот у этого черноуса, — помоги; а ежели не послухает, прогони… Так когда-сь меня Ефим Барташ учил, и правильно учил. До последнего слова помню…

К вечеру на позиции приехал Орджоникидзе. Остановив автомобиль в расположении батуринской сотни, он пешком обошел окопы, поговорил с красноармейцами и уехал на Гниловскую, где продолжали постреливать пушки. Прибывший с султан-салинского направления разъезд галагановцев сообщил о приближении противника. На Голодаевском тракте они видели пехоту и разъезды, очевидно, крупного кавалерийского авангарда. Вскоре послышался отдаленный гул мотора, и под солнцем мелькнуло крыло самолета. Аэроплан прошел на небольшой высоте над фронтом и, встреченный беспорядочной пулеметной и ружейной стрельбой, повернул обратно. Самолет никого не напугал, но разговоров вызвал много… Уже в сумерки вернулся Сенька со вторым разъездом. Он подтвердил сообщение галагановцев. Жадно расправляясь с лапшой и кашей, Сенька яростно преувеличивал численность подходившего врага.

Пообедав, Сенька стянул сапоги, размотал портянки.

И заснул прямо на траве, подложив под голову свою мохнатую шапку. Миша накрыл ему ноги.

От города подходили небольшие группы пехоты. Чернели штыки, и слышалось ровное постукивание катящихся пулеметов. Батурин лежал невдалеке от ребят, завернувшись в бурку. Сегодня костров не разжигали. Лошади угадывались по встряхиваемым торбам и фырканью. Прошли Мостовой и Шкурка. Мостовой казался небольшим и щуплым в сравнении с огромным Шкуркой. Миша слышал, как Шкурка просил Егора перевести его в пехоту, так как под ним сегодня убили коня, выданного ему Батуриным из жилейской общественной конюшни. Егор обещал ему выделить новую лошадь из реквизированных у ростовской буржуазии, а Шкурка с некоторым смущением в голосе настаивал на переводе, ссылаясь на согласие Барташа. Они удалились, и Миша так и не узнал, сумел ли Шкурка уломать упрямого Егора. Близкими сырыми облаками затянуло редкие звезды. Подул ветерок. Упали на лицо и руки крупные теплые капли, и вскоре пошел дождик. Сенька заворочался, сонный натянул на голову шапку и, поджав ноги, притих. Дождь вскоре перестал. Потянуло горьким степным запахом и махорочным дымком. Тут, под Ростовом, в эту майскую ночь, было так же, как под Жилейской, на ночном пастбище. И взгорье Темерника напоминало венец прикубанской Бирючьей балки.

На рассвете Мишу разбудила артиллерия. Ни Батурина, ни Сеньки уже не было. Подошел Барташ.

— Позорюй, — сказал Барташ, приостановившись, — до нас не добрались.

— Стреляют.

— На войне всегда стреляют.

Комиссар пошел дальше. Миша просмотрел потники и направился к коновязи. Жилейцы не спеша оседлывали и выводили на пригорок коней. Подскакал Лучка. Он сердито согнал всех в ложбину.

— Чего в Ростове? — спросили его.

— На Гниловскую попер да на Олимпиадовку.

— Принимают?

— Принимают как надо.

Лучка передал повод коноводу и, оправляя оружие, пошел к группе командиров, беседовавших на бугорке возле окопов. Там были Мостовой, Батурин, командир батареи — невысокий солдат в короткой шинели, а с ними незнакомые военные, получше одетые, очевидно прибывшие из штаба. Неожиданно появился Сенька. Он сунул другу горбушку хлеба и две крупные холодные картофелины.

— Тетя Донька прислала, — сказал он, — подзаправься чуток, а то, видать, некогда будет.