Над Кубанью. Книга третья
Шрифт:
Сняв шапку, Миша нащупал за подкладкой письмо Ивге. Как его отправить? Только пробившись через Ростов; другой оказии не предвиделось. Казалось неимоверно трудным взять таинственно притихший огромный город, наполненный врагами. Каждый дом мог превратиться в крепость. Вспомнились рассказы Сеньки о ека-теринодарских боях. Но тут же он увидел возле себя приветливого человека, просто оказавшего им: «До скорого свидания в городе Ростове». Короткие и простые слова Орджоникидзе были гораздо необходимее длинных речей некоторых командиров и комиссаров отряда. Перед первым боем Миша внимательно выслушал одну такую речь; старые солдаты пересмеивались, не слушали оратора, да и у него все вылетело из головы
Ударил колокол кафедрального собора, и вслед зазвонили остальные церкви. Эти мирные, размеренные звуки были несколько неожиданны. Огийченко встрепенулся, снял шапку, бегло перекрестился и, наклонившись к Мише, сказал:
— Сейчас в станице хорошо. Пасхальная заутреня.
По колонне, как бы разбуженной звоном, пробежала команда. Толком команду никто не понял, но когда передние звенья тронулись рысью, все догадались, что пришло время действовать. Вторая сотня, усилив аллюр, быстро вышла на фланг, сразу расширилась и уже развернутым фронтом обогнала их, вынося вперед правый фланг.
— Видать, начнем! — сказал Огийченко весело.
И сразу, точно дождавшись этих слов, со стороны Нахичевани прогрохотали тяжелые орудия. Обостренный слух, казалось, уловил визгливый полет снарядов, ринувшихся туда, в мрачную темь притихшего города. Два ярких луча, напомнивших огненные мечи, прорезали небо, скрылись и, опустившись, побежали по земле. Прорвался густой и долгий гудок, окончательно нарушивший тишину ночи. Неприятельские орудия ответили, вначале как бы осторожно, ощупью, а потом быстрее, лихорадочнее. Совсем близко, будто в упор, резко обрывая очереди, заработали пулеметы. Теперь уже все пришло в свой порядок. Кончились хитрость сосредоточения, приглушенное дыхание, начался бой, можно было орать, стрелять, скакать, драться. Миша знал, что сейчас на всем протяжении фронта, от Дона до Каменоломни, красные части двинулись на штурм. Команду Батурина, будто это, повторил Лучка. Взвод развернулся галопом и увлек Мишу куда-то в сторону плотным массивом людей и коней. Сенька пригнулся в седле.
— Давай, Мишка! — проорал он бесшабашным голосом.
И сразу же сытый круп Баварца вынесся вперед. Сенька оглянулся, и Миша на секунду увидел его бледное, искаженное лицо. Чисто охотничий азарт охватил Мишу. Миша торопливо /нащупал болтавшуюся туда и сюда прохладную головку эфеса, выдернул клинок и устремился вслед за Сенькой и ширококостным Шкуркой, заоравшим, как тогда, в памятную «рафоломеев-скую ночь».
Серый рассвет угрожающе увеличил конницу противника, идущую на прямое сближение. Всадников было много, и они мчались оплошной стеной, взяв пики в боевое положение. Линия пик стремительно приближалась. Миша зажмурился, предчувствуя неминуемую гибель. Он не мог представить себе, что могут сделать с этой копьеносной лавиной их короткие и сразу показавшиеся ничтожными шашки. Ветер посвистывал, крик сгустился. Миша отчетливо запечатлел в памяти Батурина. Павло вынесся далеко вперед, обернулся, просигналил клинком, и сотня, изменив направление, косо вынесла левый фланг, освободив батарее серое затоптанное поле. Резко ударило в уши. Батарея открыла быструю картечную стрельбу. Пики уже не были страшны, их бросало в стороны, по «им можно было судить, как сразу изменился строй противника.
Мише хотелось кричать от ликующей радости, внезапно охватившей его. Он видел, как раскачивается ствол орудия, а на правиле сошника, налетая животом и дрыгая ногами, работает какой-то парень. Потом на огневую позицию вылетели еще два орудия, круто завернули, подняв облако пыли. Ездовые карьером увели лошадей за прикрытие.
Впереди сотни зайчиками мелькали чулкастые ноги батуринского коня. Сбоку появился Мостовой. Быстро сокращая расстояние, он погнал на Батурина разрозненные группки всадников противника, и те, поняв опасность, сплотились и бросились на жилейскую сотню. Батарея прекратила огонь. Павло сбавил аллюр, к нему подлетел стремительный Лучка, потом Шкурка, а с ним десятка полтора одностаничников. Высоко поднялись и сразу же исчезли бледные клинки. Шкурка потерялся из глаз, с Батурина сшибли шапку…
Колонны левого крыла, неся сравнительно небольшие потери, заняли почти половину города. Начиная с Малого проспекта, бой принял более ожесточенный характер. На Таганрогском проспекте приходилось выбивать офицеров из домов, укрепленных пулеметными ячейками. Наступающие цепи красных одновременно подвергались штыковым контратакам. Наконец сопротивление у Таганрогского было сломлено. Пройдя заградительный артиллерийский огонь, красноармейцы ворвались в вокзал, опрокинув введенные Дроздовским резервы. Выбив белых с господствующих высот Темерника и Олимниадов-ки, части первой колонны вошли в Гниловскую и закрепились на западных ее окраинах. К девяти часам утра из боя возвратился Орджоникидзе, и на Садовой улице, над штабом социалистической армии, взвился красный флаг. Ростов был взят.
В полдень в «Палас-отеле» Серго собрал командный состав боевых колонн.
— Железное кольцо окружения прорвано, — сказал он, «ладя на стол большую натруженную руку, — передайте мое поздравление красноармейцам, героям утреннего боя. С воинскими почестями похороните павших за революцию. — Орджоникидзе поднялся. Вслед за ним встали командиры и комиссары отрядов.
— Я не буду вас долго задерживать, товарищи, — сказал Орджоникидзе, когда все снова сели. — Ваше место — там, на передовых линиях. Взяв Ростов, мы решили первую половину задачи. Утренний бой показал, что вы математики хорошие, задачи решать умеете.
Орджоникидзе коротко сообщил, что, по решению главного командования, Ростов должен быть удержан, пока не будут выведены за Дон все эшелоны, боевые припасы, золотой запас, что для возведения укреплений проводится мобилизация горожан, что революционный порядок в городе передан в руки Красной Армии, а мародерство и самовольные реквизиции будут караться смертью.
Батурин покинул штаб вместе с Мостовым. Барташ задержался на совещании комиссаров отрядов. Миша, нетерпеливо ожидавший у подъезда, заметив выходивших командиров, подвел им лошадей. Ему хотелось спросить, о чем в течение часа говорил с ними Орджоникидзе, но он не спросил из застенчивости.
В пути краем уха пытался подслушать их разговор, но Мостовой и Батурин ехали молча и не поторапливали измученных боем лошадей. По улицам шагали пехотинцы. В задних рядах, как всегда, — не вышедшие ростам. Они отставали, бежком догоняли колонну, удивленно таращили глаза на них — всадников, одетых в казачью форму. Из расспросов выяснилось, что это резервные части, выгруженные из недавно подошедших эшелонов. Пехотинцы в утреннем бою не участвовали и направлялись на подкрепление линии обороны.
Пехотинцев, скрывшихся в боковой улице, сменила похоронная процессия. Везли красноармейцев, павших при атаке вокзала. Тихо играл оркестр, как бы боясь нарушить покой этих людей, одетых в шинели и свитки и бережно, в ряд, сложенных на бричках. Позади бричек следовала какая-то шахтерская часть. На знамени, вылинявшем от дождей и солнца до розового цвета, висели черные шелковые ленты.
— На нахичеванское кладбище, — сказал Мостовой, снимая шапку, — пятьсот сегодня с катушек долой.
— Много народу гибнет, — сказал Павло, вслед за Егором обнажая голову. — И у каждого ведь сродствие есть, детишки. Вот у нас двоих сшибли. По всем правилам, следовало бы до дому отправить.