Над Кубанью. Книга третья
Шрифт:
— Нема в Кушевке Орджоникидзе, — убеждал Лука, — говорят же тебе, Царицыну золото повез. В Ку-щевке Сорокин да Автономов командуют…
— Ты у меня вроде ворожки, все знаешь.
— Ладно уж, сам увидишь, — Лука притянул к себе сына, дохнул в ухо: — Писаренко бычка на зарез пустил. Ведь то мой бык, Павлушка, наш бык.
— Неужто и вправду твой?
— Мой, — Лука даже перекрестился в подтверждение своих слов. — Кругом воры. Шкурка — вор? Вор… Ну, бог с ним, с бычком.
Побывав в ставке Деникина и побеседовав с Гурдаем, Лука уверовал в силу крепнущих белых полков.
Огийченко привел казаков. За их плечами торчали винтовочные стволы. Павло провел ладонью по подпругам и вскочил в седло. Не попрощавшись с отцом, он взмахнул плетью, и отряд ускакал.
ГЛАВА XII
Два дня с тревожным нетерпением ожидали Павла жилейцы. Мостового и Барташа тоже не было. Выехав в Тихорецкую на армейское совещание, они еще не вернулись. Ходили нехорошие слухи о беспорядках в станицах, о притеснениях казачьих семейств, об анархистских отрядах и бронепоездах, гулявших по Кубани. Затишье на фронте, слухи о перемирии с оккупантами, прибытие интернационального отряда служили поводом к разным досужим домыслам.
Миша слышал, как, сидя у воза, разговаривали Лука и Писаренко.
— Закружат нас, Потап, — шептал Лука, осторожно оглядываясь, — думаешь, зря через степь машины гудят? Оружие, патроны подвозят в Мечетинскую. Вот-вот поднимет знамена генерал Деникин, что делать будете? Казачество с Деникиным, а вы чего ждете?
— Так-то оно так, Митрич, — говорил Писаренко, — но, видать, глубокое мы на себе тавро выпалили, к товарищам когда подкачнулись. Не примет нас Деникин.
— Примет, Потап, примет. Сам Никита Севастьянович Гурдай слово дал от имени Деникина-генерала.
Писаренко долго молчал, а после тихо сказал:
— Время непонятное. Разные власти появились, и все хорошее сулят. По правде бы надо было бы и тех и других испытать, проверить. Выбрать надо. По-моему, раз войны нема, надо до своих хат прибиваться, нечего тут жир нагуливать.
На третьи сутки ночыо Мишу растолкал Сенька.
Седлали коней, набивали сеном сетки, запрягали тачанки. Писаренко торопливо грузил на бричку войлочные полости и полковые казаны [5] .
5
Котлы
— Чего это, Писаренко? — спросил Миша.
— Выступаем.
— Куда?
— До дому. Павло заявился. По его приказу.
Подъехал Огийченко, выделил Мишу и Сеньку в прикрытие обоза и проехал вперед. Миша подтолкнул приятеля.
— Сенька, ты знаешь, куда трогаем?
— Ясно куда, — буркнул Сенька, — на фронт.
— Орудий не слыхать.
— По хитрости идут офицеры, втихую.
Сеньке, очевидно, не хотелось говорить. Миша остался наедине со своими мыслями. Кавалерия прорысила вперед. Тронули обозы. Пахнуло майской степью. Редкие огоньки хутора светлели позади. «Неужели домой?» Мише не верилось, что он снова увидит обрывы Кубани, курчавые леса, родителей, Ивгу.
Вдруг обоз остановился. Позади щелкнули выстрелы. Мимо черными тенями пролетела конная группа.
— Батя! — обрадованно закричал Сенька. — Батя.
Сенька поскакал вперед. Казалось, он давно ждал отца, и появление его не было для мальчика неожиданным. От обоза, в голову колонны, мчались конные, бежали пешие.
Миша догнал Сеньку, и они с трудом протиснулись сквозь толпу, окружившую Павла и Егора.
— Поезжай до станицы, — спокойно сказал Егор, — погляди, проверь, наведн порядки…
— И поеду, — перебил Батурин.
— И поедешь, Павло, но казаков оставишь.
— Охотой под Ростов пошли, охотой пущай остаются. По только мало таких будет.
— Это почему же?
— Я уже пояснял тебе. Когда хата горит, хозяин до нее бежит. В станице плохие дела. Трое суток до твоих красных генералов добивался — до Сорокина, до Автономова — не подпустили… Некогда им. Пьянка, бабы… Хуже старого режима. По всему видать — какой поп, такой и приход.
Егор подтронул коня, поравнялся с Павлом.
— Может, останешься? Вместе добежим до штаба, разъясним.
— Был я уже там, — твердо отрезал Павло.
Мостовой отъехал от Батурина. Жилейцы посторонились. Егор вглядывался в лица бойцов и командиров. Это были люди, которых он не раз водил в бой; с ними он делил тяготы военной страды.
Многие казаки открыто смотрели ему в глаза, некоторые отворачивались. Он замечал и тех, кто глядел на него с ненавистью, заранее положив руки на эфесы клинков.
— Кто останется на фронте, ко мне! — резко, тоном приказания, выкрикнул он.
Казаки зашумели. Первыми вынеслись Сенька и Шкурка. Ряды дрогнули. Возле Егора стали пристраиваться все новые и новые всадники.
Батурин выжидал, опустив голову. Когда две группы вооруженных людей выстроились друг перед другом, он подъехал к Егору.
— Кому полковой скарб? — тихо спросил Батурин.
— Тому, кто воюет.
— Даю согласие.
Мостовой стал бок о бок с Батуриным.
— Жизнь большая, Павло, — сказал он, — будет всякого… А про станицу известие докинешь, что там и как там. Ты думаешь, у меня к ней сердце охолонуло?
Павло молча отъехал, отдал команду к построению и поскакал по глухой степной дороге. За ним тронули звенья. С Батуриным ушло сто тридцать восемь казаков при четырнадцати повозках обоза и двух пулеметных тачанках.
Батурин вел отряд с короткими привалами и ночевками. В Ейском, Кавказском и Лабинском отделах Миша видел много войск. В Тихорецкой базировались броневые поезда, на площадках пульмановских платформ стояли орудия разных типов и калибров. Каплей в море казался малочисленный отряд, который пропускали всюду с обидным безразличием и насмешками.