Над Москвою небо чистое
Шрифт:
– Бери левее, выравнивай. Ручку на себя, убирай газ.
Чтобы садящиеся самолеты не были атакованы какой-нибудь залетной парой «мессершмиттов», он предусмотрительно поднял в воздух четверку «ишачков» во главе с капитаном Султан-ханом.
Посадка новой группы самолетов не радовала командира полка. То и дело летчики заходили на «Т» с большими погрешностями. Коснувшись колесами земли, далеко выкатывались за белые знаки ограничителей. Двоих пришлось угнать на второй круг. Какой-то лихач, решивший сесть точно на белое полотняное «Т», отколол такого «козла», что Румянцев
– Ну, готово. Полный капот и траурный марш Шопена.
– Хладнокровнее, Борис Николаевич! Допрыгает! Благо дело, аэродром широкий.
– Так и до могилы допрыгать недолго, – вставил стоявший рядом Боркун, сосредоточенно жевавший травинку. – Ох, товарищ подполковник, ради бога не награждайте мою эскадрилью такими кадрами.
Потом к стартовой радиостанции подошел бравый коренастый летчик с щегольскими бакенбардами и синими с поволокой глазами, обрамленными длинными девичьими ресницами.
– Товарищ подполковник! – Он громко щелкнул каблуками. – Майор Жернаков прибыл в ваше распоряжение с группой в двадцать истребителей «Яковлев-1».
Демидов пожал ему руку, хмуро сказал:
– Плохо садились твои орелики, майор.
Он бы выразился и резче, но опрятный, подтянутый вид майора благоприятно подействовал на опытного строевого командира, подкупил его. В постоянной фронтовой сумятице было приятно увидеть такого чистого, с хорошей выправкой летчика. В ответ на замечание синие глаза майора не опустились, продолжали смотреть на подполковника.
– Они устали, товарищ командир, – спокойно ответил Жернаков, – перелет был трудным. От самого Свердловска до Москвы шли почти на бреющем. Облака к самой земле придавили.
– А что у вас за летчики? Вояки есть?
– Есть.
– И много ли?
– Я и еще четыре командира звена. Остальные войны не нюхали.
– Ну что же, – подытожил Демидов, – будем распределять.
Поздно вечером состоялся «дележ». Демидов сам назначал новичков в эскадрильи. Восемь летчиков он закрепил за майором Жернаковым, выделив их в новую третью эскадрилью, остальных он передал Воркуну и Султан-хану. В этот же вечер, после поданного с запозданием ужина, он приказал командирам звеньев изучить район боевых действий.
– Не хотел бы я вас торопить, орелики, – произнес он при этом мрачно, – да Гитлер с Герингом, проклятые, подгоняют. Завтра все совершат по одному ознакомительному полету.
Была уже ночь, когда Демидов и Румянцев возвращались с аэродрома в деревню. Высоко в темном небе высвечивал Млечный Путь. Где-то медлительно и глухо провыл в чуткой тишине одинокий «юнкерс». Ему в хвост лениво метнулся луч прожектора и сразу погас. На западе не вспыхивало ни одной зарницы, будто вымерло все на фронте.
Открыв скрипучую дверь, Демидов прошел в горницу и зажег «летучую мышь». Оранжевым полукругом свет лег на стены, вырвал из темноты фотографии в добротных коричневых рамках. В те редкие часы, когда удавалось здесь отдыхать, Демидов любил рассматривать эти фотографии. Хозяином избы, где квартировали они вместе с Румянцевым, был почетный колхозник, бригадир полеводческой бригады Никитич, известный всей округе.
На одном из снимков он в группе делегатов 1-го съезда колхозников был сфотографирован рядом с Калининым. С других снимков улыбались вихрастые детские головки. Над старомодным комодом с широкими выдвижными ящиками висели два портрета: молодой парень в черной русской тройке и девушка в белом подвенечном платье, с пышными, уложенными короной косами. А пониже из-под бескозырки с надписью «Черноморский флот», прищурившись, глядел лихой парнишка, как две капли воды похожий на самого Никитича.
Веяло от этих фотографий устоявшимся покоем работящей, честной советской семьи, и, глядя на них, вспоминал Демидов свою семью, находившуюся теперь далеко от него.
Комиссар задержался на кухне. Звякая черпаком о ведро, достал воды, пил ее, жадно причмокивая.
– Где так запарился, Борис Николаевич? – окликнул его Демидов.
Румянцев вошел в горницу, неся в руках планшетку.
– Еще бы не запариться. С новичками беседу проводил. Рассказал им о боевом пути, о наших традициях. Слушали хитрецы – тишина мертвая. А потом сто вопросов сразу. Просят, чтобы перед ними выступили наши ветераны. Они уже прочитали в «Красной звезде» очерк о Султан-хане, откуда-то знают, как Стрельцов пристроился к «восемьдесят седьмым» и сбил одного.
Демидов повел верхней губой, прикрытой щеткой усов с поблескивающими искорками седины.
– Смотри-ка, комиссар! На всех аэродромах знают об этой истории. Прославились мы, выходит.
Зазвонил полевой телефон, такой ненужный в мирной этой комнате.
– Слушаю, товарищ командующий, – ответил Демидов. – Пока все спокойно. Над районом аэродрома противник не сделал ни одного пролета. Да я тоже не верю в эту тишину. Нет, мы на страже. Летчиков новых уже раскрепил по эскадрильям. – Командир полка положил трубку и улыбнулся. – Вежливый генерал. Ничего не скажешь. Даже спокойной ночи пожелал. Давай, комиссар, спать.
Румянцев уже стаскивал с ноги сапог, сидя на кровати. Зевая, спросил:
– Будильник на сколько поставим?
– Давай на пять, Борис Николаевич. Чтобы после звонка еще минут двадцать добрать можно было. Дел у нас завтра по горло. – Демидов лег в постель и закурил папиросу. – Все забываю тебя спросить. От Софы давно не было писем?
– Давно, – неохотно ответил Румянцев, – только одно и пришло. Знаю, что до Москвы добралась благополучно. Живет у своей старой подруги Нелли Глуховой.
– Да и мои давно что-то не пишут, – сонно сказал Демидов. – Лампу гасить?
– Гасите, Сергей Мартынович, мне не нужна, – откликнулся Румянцев, закрывая отяжелевшие веки.
Демидов босыми ногами проковылял к столу, машинально глянул на раскладной календарь. Второе октября – вот и начался он, новый боевой день.
На рассвете Демидов и Румянцев одновременно проснулись от сильного неожиданного гула. В избе жалко позванивали стекла. Румянцев сорвал с себя одеяло, рванулся к окошку, отдернул штору. Было еще темно, сумрак ночи только начинал редеть. Еле заметные проступали над крышами купы деревьев.