Над Москвою небо чистое
Шрифт:
На пути у Демидова вспыхнула трасса, выпущенная штурманом. Подполковник легонько качнул ручкой управления, удаляясь от нее, потом большим пальцем нажал на кнопку спуска. Весело застучала пушка. Снаряды впились в правую плоскость немецкого бомбардировщика. Выводя свой «як» из пикирования, Демидов успел заметить, как правый мотор «юнкерса» выбросил в октябрьское небо густой сноп огня. Срываясь с огромной высоты, дымом пятная воздух, флагман рушился вниз. Когда Демидов, набрав с полтысячи метров, посмотрел на землю, ему стало
День прошел в томительном напряжении. Еще один раз всеми исправными самолетами летчики демидовского полка совершили вылет к линии фронта. Группы истребителей повели комиссар Румянцев, капитан Боркун и майор Жернаков. Едва успели растаять силуэты самолетов, как на скрытые в лесу блиндажи штаба фронта и замаскированные узлы связи обрушились новые группы «юнкерсов». На этот раз они пришли под усиленным прикрытием «Мессершмиттов-109». Часть вражеских истребителей несколько раз атаковала аэродром и всадила с полсотни очередей в пустые самолетные стоянки.
Двадцать минут висели «юнкерсы» над лесом, где располагался штаб фронта, и молотили землю тяжелыми фугасными бомбами. Когда они отошли от цели, над лесом стоял густой черный дым.
Из второго полета летчики демидовского полка возвратились без потерь. Они разогнали над переправой три группы одномоторных пикировщиков Ю-87 и сбили один из них таким плотным групповым огнем, что никто не хотел приписывать эту победу себе. Так и донесли в штаб фронта: «Группа старшего политрука Румянцева сбила один Ю-87», и все этой формулировкой остались довольны.
Косые вечерние тени уже легли на стоянки и на летное поле, когда лейтенант Ипатьев принял по телефону новое сообщение об изменениях в наземной обстановке. Положив на колени отговорившую телефонную трубку, он, сникший и потускневший, сказал Демидову:
– Немцы прорвались, товарищ командир.
– Где? – отрывисто спросил подполковник.
– Везде, – вяло доложил лейтенант. – Линия фронта приблизилась к нам еще на десять километров со стороны юга. С севера – на восемь.
– А на западе?
– Отрезали наш отступающий корпус.
– Тихо, – сурово остановил его Демидов, – пока об этом никому ни слова.
К (вечеру он приказал выставить на границах аэродрома посты, вооруженные ручными пулеметами и гранатами, а всех летчиков собрать на КП. Сердцем чуя недоброе, Боркун, улучив минуту, прямо из столовой зашел на квартиру. Он принес ребятам две пачки печенья, две банки мясных консервов и каравай белого хлеба. Заложил в планшетку Валину фотографию. Алена Семеновна с порога наблюдала за каждым его движением. Ее худенькие плечи зябко вздрагивали под старым ватником.
– Уходите, Василий Николаевич? – спросила она приглушенно.
Боркун порывисто обернулся, опустил бессильно руки.
Борька-погорельский доверчивыми светло-голубыми глазами смотрел на него, и ямочки вздрагивали на щеках.
– Куда уходишь, дядя Боркун? Фашиста бить? А завтра придешь? Ты смотри приходи, не обманывай, я тебя буду ждать.
Это было хуже пытки. Капитан взял его на руки, прижал к себе, долго целовал теплые, пахнущие парным молоком щеки.
– Приду, Борька, обязательно приду. Я тебя никогда не забуду!
Он стоял посередине комнаты, широко расставив ноги в пропыленных сапогах, и вдруг почувствовал, как по выбритой щеке поползла непрошеная солоноватая капля. Он, никогда не ронявший слез, ни в дни гибели лучших друзей, ни в дни больших радостей, едва не расплакался от одной мысли, что может не увидеть больше сиротского сына Борьку-погорельского.
– Не знаю, Алена Семеновна, – ответил он честно, – приказа еще нет. Но немцы близко. Не ночуйте сегодня в доме. Завтра, если мы улетим, – можно. Они не будут тогда бомбить аэродром и село. Адреса я вашего не забуду. Обратно вернемся, Борьку заберу. А пока прощайте.
Женщина подошла к летчику, грустно положила руки ему на плечи.
– Прощайте, Василий Николаевич, дай бог вам здоровья. Наведывайтесь на обратном пути.
Она поцеловала его в лоб холодными сухими губами и отвернулась. Боркун поправил на плече ремешок планшетки.
– Спасибо, Алена Семеновна, что верите в наше возвращение.
– А как же иначе, – вздохнула она, – зачем же тогда жить, если не верить.
Он поцеловал Борьку-нашего и Борьку-погорельского и, не оглядываясь, боясь, что навернется новая ненужная слеза, пошел к калитке, чувствуя, как сверлят его спину три пары глаз.
Глухо и коротко лязгнула захлопнувшаяся калитка. У разбитого бомбой дома Боркун заметил темную фигуру.
– Ты чего? – спросил он удивленно, узнав Султан-хана.
– С пепелищем пришел проститься, – печально промолвил горец, – о жизни и смерти подумать. Вон видишь, – указал он на тонкие, скрюченные огнем прутья железной кровати, валявшейся среди почернелых бревен, – моя. По ножке узнал – проволокой была опутана. Если бы не уехал в ту ночь на аэродром, хоронил бы ты сейчас, Васька, своего кунака. Ты бы хороший гроб мне сделал, Вася? А?
– Да отстань ты! – зло бормотнул Боркун. – И без того кошки на сердце скребут.
– А ты залей малость, а? – ловким движением Султан-хан вытащил из кармана четвертинку, заткнутую пробкой. – Был у нашей Дуси, прощался. Поцелуй получил и четвертинку первача. Все, что полагается рыцарю. Совсем как коньяк. Пей.
– А вдруг «батя» заметит? Он приказал через час на КП быть.
– Не заметит, – убежденно возразил Султан-хан, – такому богатырю, как ты, эта доза что слону дробинка.