Над Неманом
Шрифт:
— Зачем вы позволяете этому господину так издеваться над вами? — с резкой нотой в голосе спросила она и махнула рукой. — Впрочем, что я говорю!.. Я уж столько раз просила… умоляла… не помогает и… не поможет!
Она взяла в углу комнаты кувшин и налила воды в медный рукомойник. Старик, в распахнувшемся халате, стоял посреди комнаты со сконфуженным видом и вечною своею добродушною улыбкой.
— Видишь, милая моя, — начал он, — если б ты знала, как это трудно… Наконец, ведь это никому не помешало…
— О, как бы мне хотелось, чтоб вы поняли!.. — воскликнула девушка.
Она вдруг замолчала, повесила около рукомойника полотенце, а на одном из столов
Старик тем временем приблизился, было к скрипке, и достал ее из футляра, но Юстина мягко взяла инструмент из рук отца и положила на место.
— Одеваться нужно, отец, сейчас будет звонок к обеду.
— Ах, обед! Хорошо, хорошо… я уж и проголодался… А ты знаешь, что будет к обеду?
— Не знаю, — ответила Юстина и разложила на столе бритвенный прибор.
— Все готово, отец.
Старик не двигался с места и искоса все посматривал на скрипку.
— А мне нельзя еще немножко поиграть?
— А обед?
— Да, да, обед. Вероятно, сегодня будет что-нибудь хорошее, — ведь гости… Утром я спрашивал у панны Марты, что будет к обеду. Да разве она ответит кому-нибудь по-человечески? Зарычала, закашлялась, расчихалась и полетела вниз… Я выпил только чашку кофе с сухариками и съел кусочек ветчины, а вниз уж мне сходить не хотелось, — играл на скрипке… Ветчина в нынешнем году удалась необыкновенно… а печенье так и тает во рту… прелесть!
Лениво, не спеша, он уселся перед зеркалом и занялся своим туалетом. Юстина ловко и быстро чистила щеткой сюртук отца. Старик нахмурился.
— Так всегда, — заворчал он: — как только гости приедут или еще что-нибудь случится, Франек ко мне и носа не покажет. Один человек на всех… и при буфете, и за столом прислуживает, и мне, и пану Бенедикту… Где это на свете видано, чтоб в таком доме некому было воды подать и сюртук вычистить?
— Он уже вычищен! — ответила Юстина.
— Вычищен… вычищен… — брюзжал старик, — а кто его вычистил? Ты сама! Ну, хорошо ли это, чтобы благородная девица сюртуки чистила?.. На что это похоже?..
По губам Юстины промелькнула улыбка. Она в раздумье остановилась посредине комнаты.
— Когда я уйду, — сказала она, — вы опять начнете играть?
— Может быть, очень может быть… а что?
— Сегодня нельзя… Как позовут к обеду, нужно, чтобы вы были совсем одеты… Пожалуй, лучше будет, если я футляр на ключ запру.
— Ну-ну, не запирай… не запирай…
Но Юстина повернула уже маленький ключ, спрятала его в карман и вышла.
Другая комната, не особенно маленькая, очень чистая, с двумя кроватями и скромною, но приличною обстановкою, вот уже несколько лет служила обиталищем Марты и Юстины. Юстина остановилась у окна и медленно стала расчесывать густые черные волосы, в которые во время утренней прогулки вплелись зеленые иглы и молоденькие сосновые веточки. На Немане было тихо. Плоты проплыли, исчезли рыбачьи челны, лазурная гладь опустела, и лишь изредка над нею в ослепительном солнечном свете, стремительно кружась, проносились сверкающие, как атлас, чайки. Но вот откуда-то показалась маленькая лодка с двумя мужчинами.
Один из них сидел на дне лодки с наклоненною головой, точно с интересом присматривался к подводной растительности, которая вырывалась на поверхность множеством круглых листьев и цветами водяных лилий. Другой, высокий и статный, стоя разгребал веслом воду — от лодки бежали широко расходящиеся круги. Юстина заметила, что гребец, придержав весло, с минуту всматривался в дом, обращенный окнами к голубой реке. Потом, когда лодка пристала к противоположному берегу, гребец обернулся и бросил взгляд по тому же направлению, а затем с ловкостью горного оленя начал карабкаться на высокий песчаный берег. Время от времени он останавливался и поддерживал под руку товарища, который взбирался с большим трудом и частыми остановками. Первый из них был одет в короткую сермягу, окаймленную зеленым шнурком; на втором был длинный кафтан, а на голове, несмотря на жару, — большая баранья шапка. Вскоре оба исчезли за первыми деревьями, и тотчас из лесу послышался чистый, сильный мужской голос:
Ходит дивчина, Бродит дивчина, Лицо — маков цвет! Стиснуты руки, Взгляд полон муки — Ей постыл белый свет! Что ж ты тоскуешь, Что ж ты горюешь, Дивчина моя?Голос певца мало-помалу стихал в отдалении, зато у опушки послышались новые голоса:
— Ay, ay! Гей, гей!
— Янек! Янек! Иди сюда! — кричал кто-то басом, а какой-то женский тонкий и острый голос затянул веселую плясовую песню:
Только услышу я вальс этот — снова Я вспоминаю друга родного.Песня оборвалась, и от самого неба до земли вместе с солнечным светом снова воцарилась ничем невозмутимая тишина.
Глава третья
Бенедикт Корчинский принадлежал к тому небольшому числу людей своего поколения, которые получили высшее образование. Этим он был всецело обязан временам молодости своего отца, — тем временам, что получали свой свет и тепло от одного великого, ярко горевшего очага. Очагом этим была виленская академия, и Станислав Корчинский, сын наполеоновского легионера, когда-то воспитывался там. Может быть, это обстоятельство, а может быть, наследственные особенности, которые не всегда, но часто, как глубокий источник, внедряются в лоно многих поколений, спасли Станислава от миазмов, обыкновенно носящихся над стоячим болотом.
При барщине, обеспечивавшей безбедное существование, под каменными сводами, стесняющими кругозор и свободное движение, общество и было этим стоячим болотом, полным миазмов, отупения, бессмыслицы, лени и апатии. Людские организмы — эти жалкие грибы, которые вбирают в себя соки питающего их дерева, соки здоровые или ядовитые, — насколько могли, сопротивлялись заразе. Много сопротивлявшихся полегло, но маленькая горсточка, вооруженная наследственными или благоприобретенными, силами, еще бодро сопротивлялась. К числу последних принадлежал отец Бенедикта. Он не взлетел чересчур высоко, но и не опустился ко дну. Может быть, у его праотцев были когда-нибудь крылья, но так как крылья в гнилой атмосфере были бесполезны, то они и превратились в едва заметные придатки, при помощи которых можно было ходить по болотам без риска увязнуть в тине. Но наличность таких придатков при известных условиях почвы и воздуха все-таки намекала на существование крыльев, хотя бы и в отдаленном прошлом. Достаточно, что трое сыновей Корчинского провели детство в атмосфере, свободной от гнилых испарений разврата и тирании, освещенной если не солнцем, то по крайней мере звездочкой человечности, оживленной если не делами, то хоть честными стремлениями их отца.